Берлин увидел танец «гага»

Программа, которую представил Начо Дуато, – очередная попытка хореографа, сменившего год назад на посту интенданта Staatsballett Владимира Малахова, убедить публику в том, что выпустить премьеру вовсе не означает сочинять что-нибудь новое. Начо Дуато смело показывает старые вещи – свои и чужие – как лучшие. На этом пути он так преуспел, что умудрился сделать за все время интендантства одну только новую вещь собственного сочинения, и ту под прикрытием Иржи Килиана – выдающегося хореографа, у которого Дуато начинал карьеру танцовщика и постановщика в Нидерландском театре танца (прошлогодний вечер назывался «Дуато/Килиан»).

Второй сезон, похоже, мало чем будет отличаться от первого – в том смысле, что начал его Дуато снова старой работой и снова под авторитетным прикрытием, но на сей раз более удачным и даже рискованным. Речь не о его 2002 года постановке «Кастраты» (Castrati) – высокоскоростном эссе о цене перфекционизма. И не о «Маленькой смерти» – шедевре Килиана.

Речь о постановке Охада Нахарина Secus, которую Дуато разместил между собой и Килианом. Судя по названию вечера, порядок подразумевался другой. Но то ли Дуато испугался сравнения с Килианом и не испугался с Нахариным, то ли заволновался, что берлинская публика сбежит с неизвестного ей израильтянина (Нахарин ставит в Staatsballett впервые), но вышло, как вышло. Нарушенная логика ощущается – разумно было бы после барочного балета Дуато поставить килиановский с кринолинами и шпагами и только потом выпустить на сцену экипированных, как на пробежку или разминку в школьном спортзале, мальчиков и девочек в разноцветных маечках. Но катастрофы никакой – двум возвышенным эротическим фантазиям ироничная дискотека Нахарина, в которой и на голову встают, и голую попу публике показывают, особого вреда не нанесла, разве что в «Маленькой смерти» артисты казались слегка подуставшими. Впрочем, не те, кто был занят у Нахарина.

«Смерть» вообще станцевали так, словно ее поставил не Килиан, а кто-нибудь более чувственный, вроде Ицика Галили, – скорее приземленно и жирно, чем воздушно и графично. Но трансформировалась ли килиановская поэтическая формула оргазма (так переводится с французского Petite Mort) в несколько неряшливую камасутру из-за нахаринской мозаики (внешне незатейливой, но довольно трудоемкой), или такова уже редакция нового времени (балет все же прошлого века – 1991 г.), сказать трудно.

Важно, что перестановка слагаемых местами не помешала Secus стать кульминацией вечера – зал с большим изумлением отреагировал на эту вещь, чем на беспроигрышный шедевр Килиана или на «Кастратов» (глядя на этот балет, понимаешь, по какому драйву хореограф ностальгирует и какой пик собственной формы догнать пока не может).

Хотя вроде бы чем Нахарину брать балетную публику? После гладкого и страстного речитатива «Кастратов», где несколько отличных мужских соло и полно телесной страсти, балет на 16 голов, 32 руки и 32 ноги Охада Нахарина смотрится как «Герника» после передвижников. Руки сами по себе, ноги сами по себе, танцевальные фразы обрываются и начинаются когда и где захотят, статика не всегда разрешается моторикой, а одни и те же элементы и трюки, как на репетиции, могут исполняться по очереди каждым из танцовщиков на его личный манер. Звезд нет, но есть индивидуальности, на которых любо-дорого глазеть в каждом как будто нечаянно возникающем высказывании, скорее интригующем, чем что-либо рассказывающем или объясняющем: что будет дальше и как разовьется или не разовьется мизансцена, предсказать невозможно. Эта интрига, похоже, и захватила зрителей получше любого саспенса. Публика явно возбудилась, но при этом растерялась. Поэтому то взрывалась аплодисментами, то глупо хихикала, то трепетно затихала.

Охад Нахарин, хоть и вышел из той же килиановской шинели (он также начал карьеру в NDT), сильно отличается от коллег. У них постмодернистское, но все же балетное мышление, у Нахарина – мышление хореографа современного танца (и он один из ярчайших и авторитетнейших представителей этого направления). Так что хоть Начо Дуато и не показал ничего нового, но сегодня ему зачет. Во-первых, он сделал то, что никогда не решался сделать Малахов, – вывел на сцену конкурента. Во-вторых, конкурента из contemporary dance. В-третьих, настоящего и стоящего, актуального, не сбитого летчика.

Берлин