Выставка «Книга трав» Дмитрия Плавинского склоняет к медитации

На выставке «Книга трав» Дмитрия Плавинского, открывшейся в камерном зале Пушкинского музея, есть офорт, названный «Космический лист». На нем изображен многократно увеличенный, похожий на прекрасное фантастическое дерево так же, как на карту неведомой земли, и в то же время узнаваемый осенний лист, тронутый тлением, полупрозрачный.

«Работа над «Книгой трав» – личный опыт медитации». Цитат из записей рефлектирующего художника на выставке приведено несколько, и все они, словно музыкальное сопровождение, вторят увиденному, усиливают впечатление. А также подтверждают: все, что Плавинский хотел сделать, у него получилось. Его личный медитативный опыт передается через произведения зрителю, готовому завороженно рассматривать его легкую или, наоборот, напористо эффектную графику, как живую природу. Всматриваться в нарисованные барочные переплетения колючих листов и мохнатых головок чертополоха, в готическую стройность папоротника или строгую классицистическую симметрию веточки дягиля. Всматриваться и восхищаться.

Графика, показанная на выставке, это собственно листы из «Книги трав» (находящейся в частном собрании), созданной художником в 60-х, состоящей из рисунков с натуры и монотипий с оттисками непосредственно с листьев, плюс графика из собрания Пушкинского музея. Причем не только Плавинского, но и его учителей-предшественников. «Меня вдохновляли акварели Дюрера, французские и русские травники и, конечно, японцы. Пытаясь раскрыть интимную жизнь растений, [я] забывал все, сделанное до меня», – написано на стене зала, где можно увидеть и лист из книги Хокусая, и гравюру Дюрера, и травник XVI в., и фрагменты гербария из Тимирязевского музея.

Последние выставки Пушкинского не обходятся без дополнительного материала, собранного по ассоциации или смыслу, не всегда очевидному. Или, наоборот, контекст превращается в прямую иллюстрацию, как на этот раз. И в нем, возможно, и проблема и драматизм этой, казалось бы, такой гармоничной и медитативной экспозиции.

Дмитрий Плавинский, как известно, принадлежал к кругу московского неофициального, или нонконформистского, искусства. Особенность этих художников-шестидесятников в том, что многие из них шли собственным путем, принципиально не оглядываясь по сторонам, не развивая существующие в западном искусстве направления, отечественную абстракцию, например, или поп-арт. Таким одиночкой был и Плавинский, напрямую обращавшийся к природе и Дюреру. Он, безусловно, нашел собственный пластический язык, в том числе и благодаря тому духовному и профессиональному опыту, который обрел, создавая «Книгу трав». Но связывая себя напрямую, без посредников, с великими художниками прошлого, он, конечно, рисковал проиграть в сравнении. Но создал свой, сплавивший несколько влияний, стиль.

Выставка же сталкивает его с мастерами прошлого впрямую. И абсолютная простота и совершенство ксилографии Сэки Суйгаку «Лист камелии и нить», фантастическая, сложнейшая подробность гравюры Дюрера, холодная виртуозность офорта «Корова в травах» Карла-Вильгельма Кольбе Старшего явно показывают, насколько искуснее были эти художники, как глубока и тесна была их связь с природой. Ведь они жили в другом веке, в другом мире и развивали традицию, не забывая, что делали до них.

До 6 декабря