Алиса Фрейндлих сыграла премьеру «Войны и мира Толстого» в БДТ

Формулу «даль свободного романа», изобретенную не Толстым, а Пушкиным, художники Мария и Алексей Трегубовы материализовали буквально: наклонный помост из светлого бруса выдается в зал, зеркало сцены перекрыто полотнищем – как бы мятая бумага, в нее встроена гигантская двустворчатая дверь, все вместе служит экраном, на котором видеограф Владимир Гусев рисует дрожащие, переливающиеся силуэты. Это, надо думать, персонажи, проступающие в воображении Толстого (когда он их сквозь магический кристалл еще не ясно различал) и/или в нашей памяти. Поначалу играют на авансцене, но постепенно поднимается завеса за завесой, открываются все новые глубины пространства, пока в финале помост не упирается в глухую черную заднюю стену сценической коробки.

В спектакле режиссера Виктора Рыжакова самое интересное и захватывающее – динамика, мастерски выстроенное плавное неукоснительное изменение интонации, стиля и, следовательно, смысла. Который тоже проясняется слой за слоем и становится вполне понятен лишь в конце. А начинается все с откровенного гаерства: выходит «Наталья Ильинична, сотрудник музея» – когда играющая ее Алиса Фрейндлих впервые назовет Наташу Ростову, кокетливо прибавит: «Я полная тезка». Эта музейная дама в зеленой блузке с шарфом, в ботиках, с книжкой в руках, берется провести экскурсию – спектакль так и назван: «путеводитель по роману». Вслед за ней выкатывается толпа буквально клоунов: все обряжены в причудливые черно-белые одеяния, пародирующие моду 1800-х (хотя кое-кто в кедах), притом они еще и сметаны на живую нитку, белую по черному и наоборот; лица набелены, пририсованы цирковые усики, бровки, слезки. И играют поначалу приемами демонстративной буффонады – чего стоит сцена почти драки княгини Друбецкой и Катишь за мозаиковый портфель с завещанием графа Безухова, отца Пьера: Марина Игнатова и Александра Куликова изображают потешных разъяренных куриц.

Все это парадоксальным образом близко Толстому. Потому что ненавистных героев он рисует сатирическими гротесковыми красками, и глумление, устроенное Рыжаковым и актерами, – их адекватный перевод на язык театра. Герои же любимые вообще-то приторны почти непереносимо (недаром Наташа Ростова давно превратилась в действующее лицо анекдотов про поручика Ржевского), и отстраненно-комическое их изображение приторность нейтрализует. (Это, кстати, впервые применили в спектакле «Война и мир. Начало романа», одном из лучших созданий Петра Фоменко.)

Но сцена за сценой, капля по капле прибывает серьез. И вот уже старый князь Болконский – Анатолий Петров, клоун, как и все, в ночной рубашке под мундиром с подчеркнуто бутафорским орденом, умирает взаправду. И взаправду страдает княжна Марья – Варвара Павлова. И Николай Ростов – Андрей Феськов переживает разорительный проигрыш в карты достоверно, «по Станиславскому». И наконец Алиса Фрейндлих оставляет черточки «интеллигенции старой закалки», иронизирующей по поводу невежества нынешних школьников (цитаты из сочинений – серия реприз), и предстает в своей легендарной светоносности – пересказывая хрестоматийные сцены Наташи или впрямую читая ее реплики в диалогах.

Тут становится понятно, зачем Рыжакову понадобилась великая актриса – она представительствует от лица утраченной, погибшей культуры, когда роман Льва Толстого «Война и мир» был необходимой интимной частью бытия огромного количества людей. Фрейндлих говорит о жизни, смерти, о смысле этого самого земного бытия – поскольку с высот ее духовного опыта позволительно говорить о таком, чтобы притом не было ни призвука пафоса, а значит, неправды.

Но эта нота – не последняя. «Наталья Ильинична» уходит, отдав свою книгу Николеньке, сыну Андрея Болконского. Оставшиеся дочитывают по ней разговор Пьера и Николая из эпилога: «Ну и все гибнет... Все видят, что это не может так идти. Все слишком натянуто и непременно лопнет». Хотя и злободневный политический акцент – не конец. Конец – «Счастье», мадригал для хора Настасьи Хрущевой (на стихи панка Угла). Слабый лепет на фоне голосового аккорда, постепенно слова проясняются, их подхватывают все: «И теперь мы молодые уже будем навсегда...»

Санкт-Петербург