Кирилл Серебренников поставил в Гоголь-центре «Машину Мюллер»

Драматурга Хайнера Мюллера (рос в Третьем рейхе, жил в ГДР, умер в объединенной Германии) не было бы, когда бы не Брехт. Тот со своим «эпическим театром» сломал традиционное сюжетостроение, а Мюллер всю жизнь занимался тем, что подбирал выломанные кубики из чужих текстов и мифов, собирая их вновь в нужном ему порядке. Драматургия Хайнера Мюллера – тот урок, который был прогулян нашим театром (из убедительных попыток можно вспомнить разве что «Медея-материал» в постановке Анатолия Васильева), так что Серебренников, помимо прочих задач, занят в этом спектакле еще и ликбезом для отечественной публики. Сращены две пьесы – «Квартет», где преломились сюжетные линии романа де Лакло «Опасные связи», и «Гамлетмашина», герой которой уже не знает разницы между «быть» и «не быть».

Тут нет героев – не называть же ими Гамлета или Вальмона и маркизу де Мертей. Нет времени и места действия – Мюллер, словно издеваясь, указал, что действие «Квартета» происходит одновременно в «салоне перед Французской революцией и бункере после Третьей мировой войны». Нет и самого действия. Эта машина не движется ни вперед, ни назад, а буксует на месте, заезжая колесами то в жеманную эпоху рококо, то в наше время.

Оглядывая историю европейской цивилизации, Серебренников видит лишь руины. Правда, в отличие от Мюллера, он берет более краткий исторический отрезок: в начале спектакля на экран проецируются фотоснимки берлинских послевоенных руин, но затем кадр за кадром мы переносимся все ближе к нашим дням, а в финале на заднике даже мелькнут физиономии сегодняшних российских телепропагандистов.

Руинированные, разложившиеся души ничуть не лучше, чем руинированные дома. Такими развратными и говорливыми развалинами предстают в «Машине Мюллер» Вальмон и маркиза Мертей, сыгранные режиссером Константином Богомоловым и телеведущей Сати Спиваковой. Самодовольные, циничные, мертвые, они бесконечно говорят о механистичном сексе, начав свой диалог, видимо, века три тому назад и давно потеряв вкус к этому делу. Мужчины и женщины непрестанно меняются ролями: Вальмон – Богомолов иногда превращается в томную искусительницу на котурнах, вокруг него вьется напористым пацанчиком Мертей – Спивакова в гламурной бейсболке, а Гамлет (Александр Горчилин) вживается в шкуру Офелии, у которой между ног течет кровь. Где-то рядом с ними мужчина, переодетый в женщину и поющий женским голосом (певец Артур Васильев) то Штрауса с Перселлом, то «Миллион алых роз» Пугачевой. Миром правит инверсия: мужское притворяется женским, женское – мужским, мертвое – живым, лживое – правдивым.

И все же Серебренников находит константу, которая не способна солгать. Это нагое тело. От ничем не прикрытой человеческой анатомии отводят взгляд, упрекают в безнравственности, пытаются прикрыть тряпочками или пришить судебное дело, но тело всегда равно самому себе. Истинным героем «Машины Мюллер» становится безгласный хор – нагие мужчины и женщины пребывают на сцене от первой до последней минуты спектакля. Рифмой к этой беззащитной человеческой массе становятся толпы, которые несутся на экране по площадям Пекина, Парижа, Праги, Киева и вершат человеческую историю.

Эпиграфом к спектаклю Серебренников взял слова самого Хайнера Мюллера: «Можно сказать, что основополагающим элементом театра, и драмы также, является превращение, а последним превращением является смерть». Это последнее превращение произойдет и с героями спектакля. Вальмон и Гамлет поскользнутся в луже красного вина, которым, словно в крови, будет затоплена в финале сцена, а нагих мужчин и женщин, несмотря на их отчаянное сопротивление, облачат в безликую черную униформу. Стоп, машина.