В Финской национальной опере от Питера Селларса «Остается только звук»

Известный режиссер поставил две одноактные оперы композитора Кайи Саариахо, объединенные общим названием
Простой жест и скупой танец – этих средств режиссеру довольно / Heikki Tuuli

Кайя Саариахо, гранд-дама финской музыки, прошла школу Дармштадта, по стилю и техникам принадлежит французским спектралистам, не чужда электронным штудиям IRCAM. Однако ей удалось создать уникальный авторский стиль. Рафинированная инструментальная звукопись Саариахо, ее звуковые ландшафты опознаются на слух моментально: по лаконизму, рельефности линий и точности выражения их можно сравнить с японскими гравюрами.

На своем веку Саариахо написала уже пять опер – если считать последние две одноактные оперы цельным сочинением, на что есть все основания. Обе они – «Всегда сильный» и «Мантия из перьев» – основаны на сюжетах японского театра но, хотя трудно назвать сюжетами немногословные и малособытийные либретто, в которых метафизика музыкального выражения преобладает над действием. В обеих операх Саариахо пытается приподнять таинственную завесу и показать музыкальными средствами причудливую жизнь существ по ту сторону бытия: призрака лютниста Цунемасы и ангела Теннина.

В первой опере монаху является призрак молодого лютниста, любимца императора, тоскующего о своей непрожитой, оборвавшейся жизни. Постоянный соавтор Саариахо, режиссер Питер Селларс ставит эту историю как пронзительную поэму о неслучившейся любви. Во второй рыбак находит мантию из птичьих перьев, висящую на ветвях сосны, и хочет унести ее домой; но тут выясняется, что мантия принадлежит Ангелу (Теннину) и тот не может улететь без нее на небо. Рыбак соглашается вернуть мантию с условием, что Ангел станцует ему небесный танец: во второй части представления появляется танцовщица (Нора Кимболл-Ментцоз). Ее белоснежные одеяния взвихряются и опадают, как крылья, жесты остры и отточены, танец по совершенству линий напоминает лучшие образцы японской каллиграфии.

Оба сюжета адаптированы и переведены на английский Эзрой Паундом. Композитор признается, что долго искала сюжеты для новой оперы, пока не прочла его Сantos; и тогда у нее родилась идея оперной дилогии. Эстетика театра но, соединившись с медитативно-замедленным стилем Селларса, породила форму театра, в котором нет нарратива и четких характеров – есть лишь сосредоточенное дление одного состояния и пристальное сосредоточенное вглядывание в темноту потустороннего мира, скрытого за полупрозрачным полотнищем.

В обеих операх одинаковый состав и тембровая палитра: контратенор и баритон, вокальный и струнный квартеты, перкуссия, флейта – и звончатое кантеле, финский национальный инструмент вроде гуслей, чьи переборы заменяют арфу и челесту. На мировой премьере, прошедшей более года назад в Амстердаме, партию контратенора – Призрака и Ангела – пел Филипп Жарусски. В Хельсинки эти партии трогательно и выразительно спел Энтони Рот Костанцо, обладатель звонкого и стабильного контратенора. Звучный, гулкий баритон Дэвон Тайнс превосходно исполнил партии Монаха и Рыбака, интенсивно и концентрированно проживая на сцене каждый миг оперного действия.

Сверхъестественная отчетливость артикуляции и идеально плавное звуковедение вокального квартета, сидящего в оркестровой яме, мягко резонировали со звучанием струнного квартета Meta4. Тоскующий голос флейты Камиллы Хойтенга насквозь пронизывал вибрирующее тембральное облако, оттеняемое звончатым кантеле Эйи Канкаанранта. Дирижер Андре де Риддер вел спектакль четко и спокойно: чувствовалось, что партитура изучена им вдоль и поперек.

Кайе Саариахо удалось создать шедевр. Партитура обеих опер – коллекция вибраций разной амплитуды, частоты и интенсивности, опертых на длинную педаль; протяженный тон в басу или в одном из голосов стягивает, прошивает изменчивую, трепетную, полную вздохов и нежных полутонов звуковую материю. Эта музыка очень печальна; в ней запечатлена неизбывная тоска неприкаянной души – призрака, томящегося и плачущего о былой любви, о жизни, которой он не успел насладиться. Саариахо настолько чувственно рисует бездонную пропасть небытия, что становится попросту страшно.

Питер Селларс создает по скупой событийной канве поэтический театр: благородная красота жестов, простые мизансцены на почти пустой сцене, которую оживляют лишь изрисованный холст да черный прямоугольный ящик, по ходу действия превращающийся то в алтарь, то в скамью монаха, то в утлый челн рыбака (сценограф – Джулия Мерету). Простота выражения – как раз то, что нужно, чтобы выразить сильное метафизическое переживание, запечатленное в двуединой опере, и в этом искусстве сказать многое малыми средствами Селларс – непревзойденный мастер.

Хельсинки