Две московские выставки сделаны в жанре философского театра

По странному совпадению две новые нестандартные выставки оказались еще и заключительными частями трилогий. «Ничьё» поэта Марии Степановой стала «третьим актом» проекта «Генеральная репетиция», запущенного фондом V-A-C в Московском музее современного искусства. Выставка «Гипноз пространства. Воображаемая архитектура. Путь из древности в сегодня» создана куратором и историком искусства Сергеем Хачатуровым в Царицыне и продолжает спецпроект «Роман готического вкуса», начатый выставками «Ожившая пьеса императрицы» и «Призрак-рыцарь». Обе «третьих части» работают с разными жанрами и форматами, свободно перемещаются между временами и в итоге чуть раздвигают границы музея.

Опера для архитектора

Проект Хачатурова прежде всего исследует феномен бумажной архитектуры XVII–XVIII вв. В залах Царицына удалось собрать обширный материал из графической коллекции самого музея и частных собраний – проекты театральных декораций, иллюминаций и праздников, гравюры и даже предметы масонских ритуалов. Нам показывают, что на самом деле стоит за порожденной эпохой барокко концепцией «мира как здания» и «мира как театра».

В прологе – офорт архитектора и археолога XVIII в. Джованни Баттисты Пиранези «Марсово поле в античные времена». На месте римских развалин Пиранези восстанавливает фантастически сложные постройки. В этом – драма и открытие барокко и Просвещения: там, где художники Возрождения видели гармонию и целостность, новые эпохи видят запутанные лабиринты. «Мир расшатался», – описывал это состояние шекспировский Гамлет, предвестник барокко.

Фантазийная архитектура, по мысли Хачатурова, помогает понять «логику рождения эмоций в эпоху Просвещения». Нюансы этой логики, правда, остаются не ясны. Чтобы их описать, пришлось бы объяснить, что знакомая нам концепция «сложного внутреннего мира» оформилась только к началу XIX в. Люди барокко и Просвещения, как и в Средние века, определяли внутреннее через внешнее. Только описывая все более сложные мироздания, ставящие человека во все более запутанные ситуации, можно было усложнять и чувственность.

Создатели выставки избегают этих подробностей, скрывая барокко, романтизм, Просвещение и сентиментализм за словом «древность» в названии выставки. Возможно, это и правильно – художники барокко не любили стройных классификаций, предпочитая им лабиринты. Или декорации.

Куратор действует методом бросков из эпохи в эпоху. Вот сценография Иоганна Освальда Хармса к балету «О встрече и движении семи планет» (XVII в.). Танцуют все – светила, боги, правители, народы. Рядом обнаруживаем эскизы театральных декораций художников начала и середины XX в. – Николая Бенуа и Петра Вильямса. Прыжок во времени сослужил им не очень добрую службу: на фоне вселенского размаха барокко акварельные стилизации прошлого века проигрывают – но контраст познавательный. Труднее оценить произведение современное – «тотальную инсталляцию» Владимира Карташова, отнесенную к жанру кибербарокко. Здесь все же хочется протестовать: неужели в наше время «кибер» – это стоящие на полу подрамники, а барокко – грубо нарисованные детали одежды персонажей компьютерной игры, позаимствованные из разных веков?

Впрочем, действительно сложного и современного представлено предостаточно: феерические графические архитектурные стилизации Александра Бродского и Ильи Уткина, гигантская видеоинсталляция Василия Сумина по гравюрам XVIII в. и многое другое. Все эти работы распределены между типичными локациями барочно-романтического универсума: парк, темница, храм, праздник. Эффектную точку ставит погружение в созданный художником Степаном Лукьяновым мир «Сверлийцев». Этот более барочный, чем классическое барокко, «оперный сериал» поставил в электротеатре «Станиславский» один из главных мифотворцев современности – Борис Юхананов. Путешествие по воображаемым мирам не стало обещанным в названии выставки «путем» (по крайней мере, если путь – это эволюция), но, как и стремились архитекторы XVIII в., родило множество аффектов.

Драма для художника

«Генеральная репетиция» – проект фонда V-A-C, задействующий работы современных художников из коллекций трех институций: V-A-C, Московского музея современного искусства и фонда Kadist. За три месяца экспозиция менялась трижды, обретая нового куратора. «Третий акт» создавала поэт и критик Мария Степанова. Ее предшественник – философ Армен Аванесян иллюстрировал с помощью искусства положения своей «метафизики будущего». На стене – философское положение, в зале – произведения, работающие с той же проблематикой.

Степанова пошла более сложным путем. Она не столько интерпретирует произведения, сколько размышляет над границами и механиками музея. Ход сам по себе не нов (ведь и знаменитый писсуар Дюшана – об этом), нов этический нерв, направляющий мысль.

Среди работ художников Мария Степанова разместила собственные «вещи-подкидыши». Предметы одежды, ширма, сменная клавиатура для пишущей машинки, незаконченное вязанье – зачем все это? Чтобы пригласить нас в пространство, в котором музейная иллюзия вечности исчезает и каждая вещь начинает говорить о собственной смертности и смертности всего, что она помнит. Иерархии и людей, и вещей отменяются, остается только драма борьбы с распадом.

Куратор как бы производит обратную трансформацию, превращая произведения искусства в смертные вещи, возвращая им их материальную природу. Мы видим не только лицевые, но и обратные стороны картин со всеми отметками, которые оставила на них жизнь, – и понимаем, что они тоже стареют.

Равенство вещей открывает новые возможности – теперь все рифмуется со всем. Прозрачная манишка начала XX в., подброшенная в компанию объекту «Ежегодная лампа» Алигьеро Боэтти, «разговаривает» с ней о природе света и взгляда. Свет ощутимее, когда мы только ждем, что лампа загорится, одежда заметней, когда прозрачна.

Там, где равенство, нет иерархий, но есть списки. И в экспозиции появляется список вещей, изъятых у Даниила Хармса при аресте. Список вещей, «оставшихся от художника Питера Ластмана, умершего в Амстердаме 4 апреля 1633 г.». Факт обрыва жизни проявляет поле живого единства, в котором еще недавно пребывали «три платка кружевных», «один платок грязный», «старый кушак» и др. А вот список вещей «Степановой Маши, 10 лет, отряд №...», наклеенный на внутреннюю сторону крышки чемодана. Маша Степанова благополучно пережила пионерский лагерь – но пустота открытого чемодана очень доступно объясняет нам, что той 10-летней девочки уже нет так же непоправимо, как Питера Ластмана.

Равенство смертных дарит Степановой не только пафос, но и юмор и поэтическую бесцеремонность. «Ослепленный Спенсер» Дагласа Гордона смотрит пустыми глазницами на кабинки, в каждой из которых – по женскому портрету («Ия Саввина» Георгия Петрусова, «Девушка на фоне камина» Амедео Модильяни, «Вампирша» Урса Фишера и Мамышев-Монро в образе Валентины Матвиенко). Обыгрывается тема купленной интимности (ведь посетитель платит за время, проведенное с шедевром). Но любовь, как известно, продажной не бывает, можно заплатить за звездный статус произведения, но по-настоящему не увидеть его.

Хорошо, что «Репетиция» заканчивается именно таким третьим актом. Фонд V-A-C репетирует свой будущий музей, который может возникнуть в здании ГЭС-2. В это будущее стоит взять заданную выставкой этическую модель музея, работающего с «лучшим и вечным» не ради статусов, а из любви к обычному, сиюминутному, преходящему.

«Генеральная репетиция», Московский музей современного искусства на Петровке, до 16 сентября;

«Гипноз пространства. Воображаемая архитектура. Путь из древности в сегодня», Царицыно, Большой дворец, до 23 сентября