Знакомый незнакомый Мунк

В Третьяковской галерее – новая выставка с ажиотажным спросом: из Осло привезли более 120 работ Эдварда Мунка, художника настолько же знаменитого, насколько нам неизвестного
В отсутствие основного, живописного варианта самой известной картины Мунка «Крик» (1910) из Национальной галереи Осло есть две ее графических версии/ Андрей Гордеев / Ведомости

В Третьяковку теперь пускают как в кино, на сеансы по расписанию, и билеты на Мунка уже выкуплены до 3 мая. «На мой взгляд, это самый результативный показ Эдварда Мунка из всех состоявшихся в последние годы, – заметила по поводу московской выставки директор Третьяковской галереи Зельфира Трегулова, – а я видела ретроспективы Мунка, прошедшие в 2017–2018 гг. в музее Метрополитен в Нью-Йорке и в Сан-Франциско». Столь активная гастрольная программа Мунка стала возможна благодаря временному закрытию его музея – пока не закончено строительство рядом с оперным театром нового здания Музея Мунка.

Кроме того, это часть долгоиграющей программы по выставочному обмену между Россией и Норвегией, где сейчас завершает работу экспозиция, составленная из работ русских художников конца XIX – начала XX в. и названная по работе Врубеля «Царевна Лебедь». Там же ждут своей очереди выставки авангарда и искусства второй половины прошлого и начала нынешнего веков. И все это вместе – часть долгосрочного «скандинавского проекта», который будет включать выставки в Третьяковской галерее художников из Швеции и Финляндии.

Последнее географическое название возвращает нас к Эдварду Мунку, чья огромная по тем временам (34 картины и 99 графических работ) выставка прошла в 1909 г. в хельсинкском Атенеуме.

Это было сложное время для художника – после очередного эмоционального срыва он лег в клинику доктора Якобсона в Копенгагене, где вроде бы даже обрел душевное равновесие и излечился, по его словам, от пристрастия к алкоголю, азартным играм и опасным женщинам. Но одновременно Мунк получает государственные награды, а Берлинский сецессион провозглашает его одним из «признанных гигантов современного искусства».

Аполлон и друзья

С продемонстрированного в 1902 г. на экспозиции Берлинского сецессиона «Фриза жизни» – цикла, объединившего тогда 22 важнейших его холста (но Мунк продолжал писать его всю жизнь), и начинается выставка в Инженерном корпусе Третьяковки. Конкретно, с картины, получившей название «Метаболизм. Жизнь и смерть» (1898–1899) и изображающей Адама и Еву в Эдемском саду с райской яблоней, уходящей корнями в резную раму. В роли Евы – Тулла Ларсен, одна из двух роковых женщин в жизни Мунка, однажды прострелившая ему палец (чем и знаменита). Вторая famme fatale – Дагни Юль, пианистка и писательница, с которой Мунк познакомился в 1892 г. в Кристиании, как тогда назывался Осло. Она была участницей литературно-философского кружка, собиравшегося в берлинском кабачке «У черного поросенка», там бывали Стриндберг, Мунк и его друг, писатель и поэт Станислав Пшибышевский, за которого в конечном итоге и вышла Дагни, впоследствии убитая из ревности совсем другим господином в Тбилиси.

И Дагни, и Пшибышевский, и Стриндберг присутствуют во многих работах художника, но больше всего здесь присутствует он сам, его автопортретам посвящен большой и, может быть, лучший раздел выставки. Он, Эдвард Мунк, – единственная модель, которая всегда была под рукой, но дело, разумеется, не только в этом: все искусство Мунка – рассказ художника о себе и через себя о своем времени. В картине «Голгофа» (1900) тоже есть он, Дагни, Пшибышевский. Мунк был очень хорош собой, что бросается в глаза на фотографиях и в живописных автопортретах. Чистый Аполлон в юности, первый красавец королевства, он любил снимать себя обнаженным, и не зря.

До встречи в аду

Мунк прожил долгую жизнь (1863–1944), пережив – ну, почти пережив – две мировые войны, демонстративно открестившись от нацизма, при том что Норвегия была союзницей Третьего рейха, и в своем творчестве настолько освоил XX в., что кажется, будто он целиком этому веку принадлежит. Неслучайно норвежцы внедрили несколько его вещей в выставку, прошедшую в параллельной программе на одной из прошлых Венецианских биеннале. И, видимо, поэтому куратор выставки Татьяна Карпова сознательно отказалась от ранних вещей, демонстрирующих Мунка, еще не ставшего самим собой – отцом экспрессионизма, опередившим время и до какого-то момента страдавшим от абсолютного непонимания своих работ.

«Мое сифилитическое искусство вывесили в отдельном зале на потеху публике, – писал Мунк. – Перед картинами все время шумела, смеялась толпа». Эта реплика относилась, в частности, к картине «Наследственность» (1897–1899), написанной под впечатлением от посещения больницы для лечения больных сифилисом в Париже, но тема болезни и смерти преследовала Мунка в искусстве ровно так же, как она преследовала его в жизни: в пять лет он потерял скончавшуюся от чахотки мать, в 15 – умершую на его глазах от той же болезни сестру. «Через мгновение я уже буду трупом, застывшим и холодным, 
и проснусь в аду – ведь я не был праведным чадом Божьим», – писал Мунк, чье мемуарное и эпистолярное наследие почти столь же велико, как художественное. И пусть на выставке нет известнейшей картины «Больная девочка», написанной по воспоминаниям об умершей сестре, ее с успехом заменяет собственноручно раскрашенная Мунком литография «Больной ребенок (Больная
 девочка) II» (1896).

Два «Крика»

Его графика впечатляет не меньше живописи – в отсутствие основного, живописного варианта самой известной картины Мунка «Крик» (1910) из Национальной галереи Осло мы видим две ее графических версии, более ранних – сделанную восковой пастелью и литографию, пожалуй, самую выразительную из всех. Тут и становится понятно, что репродукции не дают о Мунке никакого представления, не передают экспрессию его работ, в которых материал важен так же, как и форма. Это художник, нам совершенно незнакомый.

Предыдущие выставки Мунка проходили у нас в 1960 и 1977 гг. в ГМИИ им. Пушкина и в 1982 г. в Эрмитаже. Было это в несуществующей уже стране и так давно, что можно считать – Мунка здесь не видели совсем. За исключением одного его графического автопортрета и единственной оказавшейся в России, в ГМИИ им. Пушкина, живописной работы. Это «Белая ночь. Осгардстран» (1902–1903), больше известная под названием «Девушки на мосту».

Она есть и в нынешней экспозиции – правда, увидеть ее можно будет только в мае. Потом картина уедет на выставку коллекции Михаила и Ивана Морозовых в Эрмитаж, потому что она из собрания Михаила Морозова, по его завещанию попала в 1910 г. вместе со всей его коллекцией в Третьяковку, где и висела до революции. А в Пушкинский музей переехала уже из Музея нового западного искусства, когда тот был разорен. Третьяковка же стала музеем русского национального искусства только в 1920-е гг., по решению советской власти. Конструкция оказалась живучей, но с позиции сегодняшнего дня выглядит искусственной. И этот сюжет с перемещением картины, один из многих ему подобных, дает ответ на все чаще звучащий вопрос, почему Третьяковка в принципе выставляет зарубежное искусство. Хотя ответ еще более простой – то, что билеты на Мунка выкупают на 10 дней вперед.

До 14 июня