В Большом впервые поставили Бежара

Баланчин (1904–1983) и Бежар (1927–2007) – те два иностранных хореографа, по которым особенно тосковала продвинутая российская публика в 1970-е, 1980-е и 1990-е. Ну вот как только их труппы (New York City Ballet и «Балет ХХ века» соответственно) навестили Москву – так и начала тосковать. Потому что они были фантастически не похожи на наши театры – и не похожи по-разному. Баланчин отличался в сторону абстракции – он не рассказывал историй о восставших рабах или бесноватых русских царях, а выстраивал летучие графические композиции, сверкавшие, как тонкая ювелирная работа. Бежар – в сторону телесности: когда у нас из всех видов любви почиталась только любовь к Родине, его герои так влипали друг в друга, что у непривычных наших зрителей краснели щеки. Баланчин стал заочным кумиром для художественной элиты – и как только двери страны открылись, ведущие театры стали покупать права на его спектакли. Бежар стал кумиром масс – причем часто его обожали даже те люди, что в балетные театры не ходили в принципе. До 13 июня этого года ни одного спектакля Бежара в России поставлено не было.

Привычный Баланчин

Большой театр в последней балетной премьере сезона соединил спектакли Баланчина и Бежара – в один вечер встали «Симфония до мажор» и «Парижское веселье». «Симфония» на музыку Жоржа Бизе – очередное возобновление: в первый раз ее поставили в Большом в 1999 г. (почти сразу, как «стало можно»). Тогда это была суперсенсация – труппа Большого, в которой в полную силу только-только вошло новое поколение звезд, танцевала с таким азартом, будто из тесной комнаты восторженно вылетала на свежий воздух. Потом спектакль ушел из репертуара, потом его менее удачно возобновляли, теперь возобновили снова – и это уже не сенсация, но рядовая работа.

Для кого-то из солистов – безупречно звездная (к примеру, для Екатерины Крысановой, танцевавшей первую часть балета), для кого-то – очевидно задел на вырост (как для солировавшей во второй части Юлии Степановой, которая уже нащупала собственную манеру, что может стать ее фирменным знаком, но еще не набрала достаточно сил, чтобы утвердить свой почерк, настоять на том, что у ее взгляда есть право на существование). Кордебалет, работающий по плану хореографа в темпе невероятно быстром (дирижер Тимур Зангиев слушался давно ушедшего автора и к артистам был немилосерден), очень старался, и в премьерный вечер эти старания производили прямо пугающее впечатление: так отрывисты были движения, что было понятно, что для артистов главное – переместить вовремя конечность из точки А в точку В, а уж там изящно или неизящно она пойдет, не важно. Но уже на следующий вечер стало лучше, затем – еще лучше, прямо вот совсем разумно и хорошо. Но это балетный критик может ходить на спектакль по три раза подряд, а нормальному-то зрителю что досталось – то досталось.

Спектаклю еще не повезло с «переодеванием» – в Париже, для которого Баланчин ставил этот спектакль 72 года назад, принято танцевать «Симфонию» «в цвете» (пачки балерин в каждой части балета разные), в Нью-Йорке, куда Баланчин перенес постановку в 1950-х, был выбран строгий черно-белый вариант (так одевали «Симфонию» и в Большом в 1999 г.). Сейчас художник Татьяна Ногинова смешала две традиции – и получилась некоторая цветовая неряшливость: сначала вышли в цветных нарядах, потом вроде спохватились, что повод слишком торжественный, и побежали переодеваться. Все это работает на ощущение школьной практики – воодушевленной, как и положено практикантам артистических школ, но недостаточно проработанной для полноценного спектакля.

Очарованный Бежар

«Парижское веселье» оказалось зрелищем более цельным, хотя по структуре балет как раз гораздо более раздроблен. Начиная с музыки (партитура состоит из 24 частей, собранных из различных сочинений Жака Оффенбаха) и заканчивая манерой повествования. Этот спектакль – танцмемуары Мориса Бежара, его воспоминания о приезде марсельского юнца во французскую столицу. И в воспоминаниях смешиваются и существуют одновременно как люди, с которыми Бежар на самом деле был знаком (это прежде всего мадам Рузанн, у которой он брал уроки классического танца), так и исторические персонажи. Мелко шинкует воздух ногами сам Жак Оффенбах (Игорь Цвирко), гарцует Наполеон III (он в балете не просто так – это по его распоряжению начали в свое время строить здание Пале Гарнье, т. е. Парижскую оперу, о которой грезит мальчишка), бродит мечтательный Людвиг Баварский, тут же танцуют возвышенный дуэт солисты той самой Оперы (что для Бежара-танцовщика, увы, так и останется недосягаемой мечтой – он слишком невысок ростом и кривоног) – и на все это смотрит восторженными глазами молодой танцовщик Бим (роль досталась, в очередь, Георгию Гусеву и Алексею Путинцеву – и оба артиста отлично с нею справились).

Бим – это домашнее прозвище Бежара. «Парижское веселье» вообще, как ни странно, домашний, практически интимный, доверительный балет. Бежар поставил его в 1978 г., т. е. когда уже давно был признан гением, от его «Болеро» на красном столе впадал в транс весь мир – от самого маленького фаната в Японии до Майи Плисецкой. Когда «Жар-птица», посвященная грядущей победе мировой революции, стала одним из паролей французского студенчества (Годар, Сартр, Бежар – все рядом). И тут – никаких революций, веселый и нежный рассказ о балетной юности. Бежар открывает душу, как не раз открывал тела – с тем же спокойствием и отвагой. Говорит про эту свою вечную душевную травму (малый рост), заставляя почтенную мадам Рузанн произносить на сцене, что она хотела бы с ним танцевать «если бы я была чуточку моложе, а ты чуть-чуть... повыше», – и именно в этот момент появляется пара идеальных влюбленных и идеальных балетных артистов, которыми старой даме и коротконогому мальчишке никогда не быть. Вот это явление несбыточной мечты – один из самых трогательных моментов балета. Но что важно – весь спектакль сохраняется чувство очарованности героя балетным миром и Парижем.

Нам в XXI в. артисты не раз рассказывали, как жесток и груб балетный мир, – даже те из артистов, у кого карьера сложилась блистательно. Бежар, чья юность прошла почти в нищете и у кого так и не получилось взять штурмом Оперу (т. е., когда он уже стал хореографом, его туда с почтением звали – но потом снова с ним поссорились), не выставляет своей юности совсем никаких счетов. Танец – это счастье, говорит он, и Оффенбах порхает, и Бим счастливо куролесит, и Терпсихора вдруг выходит и поет! И утомленный московский зритель получает колоссальную порцию солнечного настроения, не задумываясь о том, что мимоходом получил и урок мужества во взаимоотношениях с жизнью. Очень хорошее начало для знакомства Большого с Бежаром. Хорошо бы его продолжить.