Виктор Мизиано: Зачем сегодня возрождать термин «актуальный»? Это лишено смысла

Министерство культуры Российской Федерации выпустило документ, где обращает внимание, что согласно правилам русского языка надо грамотно употреблять термины: «современное искусство» – искусство, создаваемое нашими современниками вне зависимости от того или иного художественного направления или формы выражения», а «актуальное искусство» – искусство, содержащее в себе смыслы, в которых нуждается современное общество, имеющее существенное значение в современную эпоху, вне зависимости от времени создания». К документу приложены два экспертных заключения. «Ведомости» попросили Виктора Мизиано объяснить, почему это предписание вызвало недоумение и неприятие в художественной среде. Он один из самых авторитетных историков и теоретиков современного искусства, куратор с международным опытом, главный редактор теоретического «Художественного журнала».

– Смотрите, термины «современный» и «актуальный» возникли в 90-е гг., в документах, которые прилагаются к решению министерства (в экспертном заключении Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д. С. Лихачева. – «Ведомости»), совершенно справедливая ссылка на эту эпоху. Появились они в ситуации исторического слома, встречи двух художественных парадигм. Одна существовала в андеграунде, подполье и в международном контексте, но в течение всего позднего советского периода мы прожили в ситуации господства советской культуры, так называемого социалистического реализма, который постулировал определенную эстетику, прежде всего фигуративную, где сохранялись академические жанры – живопись, графика, скульптура, был определенный тип показа искусства – выставки. Искусство андеграунда было ориентировано на интернациональный мейнстрим и на русский авангард. В 90-е гг. легализуется это искусство – неофициальное, неоавангарда, поставангарда, как хотите его назовите. И визуально два искусства предстали перед нами и являли собой, как тогда казалось, не очень соединимые эстетические каноны. И тогда журналисты, в первую очередь журналисты, а не критики...

– Да, но здесь важно, что термин был обращен к широкой публике, не к специалистам. Деготь и Ковалев писали в «Художественном журнале» другим языком, там читателям не нужно было объяснять, что такое современное искусство. Им было понятно, что это линия искусства, идущая от конца XIX – начала XX в., продолжающая традиции авангарда, в том числе и советского. Но широкая публика, воспитанная на образцах художественного производства, которое она видела в выставочных залах, оказалась в ситуации раздвоения, она не понимала, как это новое воспринимать. Тогда и была введена условная терминология, которая маркировала актуальным искусство экспериментальное, для которого поиск нового языка, остросовременных симптомов сегодняшнего дня является приоритетным интересом. Это был условный термин, априорно временный, в интернациональном контексте он был не нужен. Там линия, взыскующая к авангарду, и была мейнстримом. В Европе и Америке прекрасно существует и традиционное искусство, которое имеет свою прессу, публику и коллекционеров, но оно не является предметом приоритетного внимания общественности. Поэтому там разведение терминов «актуальное» и «современное» не являлось необходимостью.

– Именно, я хотел подчеркнуть, что термин «актуальный» был переходным. Что меня озадачивает в документе, хотя кажется, что разделение там на «актуальное» и «современное» семантически логично. Я просто не понимаю, зачем это разделение нужно. Уже полтора десятилетия как разрыв между нашим и мировым художественным процессом преодолен. Мы ездим на биеннале, реагируем на международные художественные события, у нас есть «Гараж», есть Московский музей современного искусства и Государственный центр современного искусства с филиалами, выставки современного искусства делают наши крупнейшие музеи – все государственные институции отражают государственную политику, исходят из устоявшихся представлений, что такое современное искусство. То есть весь художественный процесс и поддерживающая его инфраструктура уже давно следуют интернациональным нормативам. Зачем сегодня возрождать термин «актуальный»? Это лишено смысла.

– Но это и есть восстановление логики 90-х, а она давно преодолена. Для всех, кто вовлечен в процесс, современное искусство и есть актуальное. В семиотике, в теории языка есть такой важный уровень, как прагматика, которая говорит о том, как те или иные значения слова задаются контекстом. Так вот, прагматика сегодняшнего дня не легитимизирует возрождение термина «актуальное искусство». Я понимаю, что вызвало тревогу моих коллег – кураторов, критиков, редакторов, принявших участие в обсуждении в «Артгиде» (сетевое издание по искусству. – «Ведомости»). Это желание возродить семантический раскол может означать существенный раскол государственной политики, возрождение достаточно изжитого советского эстетического канона. В той мере, в которой современное искусство стремится быть актуальным, оно всегда опережает некое усредненное представление об искусстве, для него принципиально – ломать устоявшиеся представления, искать новые смыслы и значения. Это не означает поиск нового во имя нового.

– Кстати, поворот искусства к провокативности, к вызову, эпатажу – это эпизод. Он был и в интернациональном искусстве, но в постсоветском действительно эти факторы реализовались очень ярко, остро. Однако за два года – 1993–1994, потом по большому счету московский акционизм с кусающимся Куликом, эскападами Александра Бренера, политическим радикализмом Анатолия Осмоловского, который и есть родоначальник тенденции, этот радикализм себя исчерпал.

– Именно сейчас эпатажного искусства мало, к сожалению. Следя за современным художественным процессом, видя выставки и биеннале, ощущаешь дефицит воли, решимости, упертой убежденности. Очень много рутины, тактических маневров внутри устоявшегося положения вещей, подчас ностальгия имеет место. Хотя есть и очень вдумчивые произведения современного искусства, полные меланхолии. Так что определение «актуальное» не актуально.