Стелла Кесаева: «Новый проект ГМИИ им. А. С. Пушкина на Венецианской биеннале станет бомбой»

Экс-комиссар российского павильона на Венецианской биеннале Стелла Кесаева о выставке Пушкинского музея в церкви Сан-Фантин (с 11 мая) и своем опыте работы на знаменитом форуме мирового искусства
Стелла Кесаева, экс-комиссар российского павильона на Венецианской биеннале/ Андрей Гордеев / Ведомости

Фонд Stella Art Foundation, основанный Стеллой Кесаевой в 2003 г., за время своего существования реализовал более 100 проектов, популяризирующих творчество современных российских художников в России и за рубежом. Увлечение Кесаевой современным искусством привело к тому, что в 2010 г. Министерство культуры назначило ее комиссаром российского павильона на Венецианской биеннале, самой авторитетной выставке современного искусства, на три цикла (2011, 2013 и 2015 гг.).

Четыре года спустя Кесаева возвращается в Венецию – теперь в роли соорганизатора венецианского проекта Пушкинского музея «В конце пребывает начало. Тайное братство Тинторетто». Выставка будет открыта для публики с 11 мая по 11 сентября 2019 г. и продолжит традицию присутствия наших музеев в Венеции, начатую два года назад тем же ГМИИ.

Новая месса

– Из всего, что уже известно о будущей выставке Пушкинского музея, из описания проекта и списка участвующих в нем художников можно заключить, что он будет конкурентоспособен даже на уровне национальных павильонов.

– Тем более что Ира Нахова, наш любимый художник, уже представляла Россию в Венеции в 2015 г.

– По вашему приглашению.

– Тогда да. А сейчас идея позвать ее принадлежала куратору выставки Ольге Шишко и директору Пушкинского музея Марине Лошак. Когда Марина Лошак предложила мне поучаствовать в проекте на правах организатора, я ответила: «С удовольствием поможем, потому что по Венеции у нас [у Stella Art Foundation] огромный опыт организаторской работы». Мне сразу сообщили, что в проекте будут участвовать Дмитрий Крымов и Ирина Нахова.

– Вы знаете Крымова как режиссера?

– Нет, к сожалению. Мы познакомились недавно, во время съемок видеоинсталляции для церкви Сан-Фантин. Я тогда впервые увидела, как он работает, – это само по себе захватывающее действие. Смотрю, как рабочие выстраивают декорации, и говорю Дмитрию: «Какие интеллигентные лица у этих рабочих». А он: «Так это же актеры».

– Изначально они вовсе даже не актеры, а художники, студенты его курса в ГИТИСе – Лиза Гусева, Гриша Рахмилович и Женя Ржезникова.

– Да-да, и было очень увлекательно за ними наблюдать. У ГМИИ им. А. С. Пушкина был пока только один проект в Венеции, в параллельной программе прошлой биеннале, и он мне понравился. Но новый, мне кажется, станет просто бомбой уже потому, что в нем участвуют Нахова, Крымов, американец Гари Хилл, итальянский художник Эмилио Ведова, швейцарская медиагруппа Bitnik. Это будет такой оммаж творчеству Тинторетто, к его 500-летию.

– Место действия – церковь Сан-Фантин – к тому моменту, когда вы влились в проект, уже было найдено?

– Да. Поначалу кто-то рассказывал, что в Сан-Фантине в свое время находились полотна Якопо Тинторетто. Это оказалось не так: единственная работа Тинторетто, которая была когда-то зарегистрирована в Сан-Фантине, – «Маргарита и Елизавета», но и она впоследствии оттуда была передана в другую церковь, а других вещей Тинторетто там никогда и не было. Изначально была идея взять напрокат «Тайную вечерю», но не получилось: у Тинторетто три «Тайные вечери», за две из них в юбилейный год развернулась настоящая борьба. Одна уехала в Америку, другая – в Европу. На третью, самую интересную фреску, в церкви Сан-Джорджо-Маджоре, никто, разумеется, не покушался. Однако нашлась для нас другая работа Тинторетто – «Происхождение любви» (1562) из собрания известного венецианского антиквара Пьетро Скарпы. С ней связана увлекательная история: полотно заказал художнику Федерико Контарини, один из основателей Общества Чулка, которое ведало в Венеции организацией главных городских торжеств. В XVI столетии библиотека, в которой проходили собрания общества и где какое-то время хранилась картина, была важным культурным центром, но век спустя работа оказалась утрачена и вновь обнаружена только в 1991 г., уже семьей Скарпы, во французском частном собрании. Его владельцы утверждали, что Тинторетто попал во Францию во времена Наполеона. В течение последних десятилетий картина много путешествовала и сейчас будет демонстрироваться в диалоге с работами участников нашей выставки.

Стелла Кесаева

основательница Stella Art Foundation
Родилась  в 1965 г. во Владикавказе. Окончила экономический факультет Северо-Осетинского государственного университета им. К. Л. Хетагурова
2003
основала Stella Art Gallery (впоследствии трансформировалась в Stella Art Foundation)
2004
соорганизатор выставки Ильи и Эмилии Кабаковых «Случай в музее» и другие инсталляции» в Государственном Эрмитаже
2009
в этом и следующем году организовала три экспозиционных проекта, посвященных современному русскому искусству, в Музее истории искусств в Вене
2010
назначена комиссаром павильона России на Венецианской биеннале в 2011, 2013 и 2015 гг. Стала лауреатом Всероссийского конкурса в области современного визуального искусства «Инновация»
2016
награждена премией The Art Newspaper Russia в номинации «Личный вклад»
– Видео разных художников будет показываться в церкви в разное время?

– Нет, все одновременно, в течение часа – это будет такая «современная месса». Зрители фактически будут участвовать в спектакле, который разыграется на их глазах в форме видеоинсталляций, интервенций и перформансов.

– Представление будет повторяться?

– Да, с определенной регулярностью. Сначала с участием актеров, которые будут всё приносить и уносить, потом в форме видеопроекций на огромных экранах, установленных в Сан-Фантине.

– Церковь, как я понимаю, не действует?

– И давно. Упоминания о ней встречаются начиная с VI столетия – в XVIII в. она была университетской церковью, а сейчас впервые открыта после реставрации, завершившейся в конце прошлого года. Там предполагается сделать концертный зал, но выставки проходили в этой церкви и раньше.

– Венеция хочет привлечь внимание к восстановленному памятнику? Мне кажется, это типичный случай: так же было и с палаццо Чини, который пару биеннале назад приютил павильон Анголы – и он тут же получил «Золотого льва». А в 2017-м в свежеотреставрированном палаццо Соранцо как раз и устроил свой проект Пушкинский музей.

– Так и есть, но эти палаццо частные, а церковь Сан-Фантин принадлежит муниципалитету Венеции. И там прекрасное, величественное пространство.

Цена участия

– Вы в Венеции, что называется, свой человек. Сколько лет вы связаны с биеннале?

– Сейчас мы будем там в седьмой раз – начиная с 2005 г. Три сезона отработали, делая русский павильон, но каждый раз участвовали в параллельной программе.

– Вы выступили и в качестве одного из спонсоров проекта.

– Не я лично – фонд является некоммерческой организацией. Мы именно соорганизаторы выставки, а в качестве спонсоров выступают мой муж Игорь Кесаев и его компания Mercury Group, но не только: это и Mail.ru Group, и технический партнер – компания Barco, предоставляющая профессиональное видеооборудование и обслуживающая его в течение всей выставки. Проект высокотехнологичный и потому очень дорогой.

– Сколько он стоит?

– Около 800 000 евро. В эту сумму входит все: аренда выставочной площади и ее обслуживание, создание новых произведений художниками, работа актеров, рекламная и пиар-кампания, аренда оборудования, монтаж и демонтаж выставки, транспорт и страховка произведений. Очень много составляющих, которые в Венеции имеют большой коэффициент надбавки – вся логистика связана с передвижением по воде. И бешено дорогие высотные работы на монтаже, ведь видеопроекторы и экраны размещаются в том числе под крышей и куполом церкви. Надо строить леса, страховать рабочих и т. д.

– Национальный павильон России в этом году, насколько я знаю, впервые делается без государственного финансирования. Но когда вы были комиссаром, как это происходило?

– «Зеленый павильон» в 2015-м (проект Ирины Наховой. – «Ведомости») обошелся в 700 000 евро, из них около 135 000 евро (10 млн руб.) были выделены Министерством культуры. Вообще, из опыта работы над тремя проектами российского павильона скажу, что из наших министров культуры Владимир Мединский давал больше всего денег. Если в 2011 г. на проект Андрея Монастырского и группы «Коллективные действия» Минкульт выделил 10 млн руб., то в 2013-м на «Данаю» Вадима Захарова – 24 млн руб., которые тогда соответствовали 600 000 евро. И мы еще вложили 800 000 евро, вот и получился такой грандиозный проект. Актеры работали там все шесть месяцев, пока шла биеннале.

– Было видно, что это очень дорого. Но и успех превзошел ожидания. Не обидно, что ни одной награды биеннале в вашу бытность комиссаром нашему павильону так и не досталось?

Под золотым дождем

На посетительниц павильона России на прошедшей в 2013 г. 55-й Венецианской биеннале пролился настоящий золотой дождь. Это была часть театрального действия, сочиненного художником Вадимом Захаровым для его проекта «Даная» и ставшего одной из самых успешных российских выставок в Венеции. Согласно мифу о Данае под пещеру, в которую заключил ее отец, отвели нижний этаж Щусевского павильона в Джардини. Зевс обитал, как и положено богам, наверху, и оттуда непрерывно сыпался на Данаю оплодотворивший ее дождь из монет, досягаемых только для женщин: мужчин на первый этаж не пускали. Не пустили даже министра культуры. На входе каждой зрительнице выдавали прозрачный зонтик – чтобы монеты не сыпались на голову, и одну монетку размером с 20 евроцентов и профилем красавицы она могла унести с собой. Это был главный аттракцион биеннале. 300 000 монет – они назывались тоже «Даная» – в какой-то момент закончились, и допечатывали их на том же монетном дворе Ватикана, где делали основную партию. Это оказалось вчетверо дешевле, чем если бы монеты печатали в Москве.

– В 2011 г. было трудно конкурировать, потому что другие участники выставили действительно очень мощные работы. А в 2013-м, с «Данаей», мы, конечно, рассчитывали на награду, но в тот год «Золотого льва» дали Анголе, которая впервые участвовала в биеннале, – это же явно политическое решение. Тогда же удостоились отдельного упоминания Литва и Кипр – мало кто их павильоны видел, а у России был самый посещаемый павильон, стояли очереди.

Путь комиссара

– Вы первый комиссар российского павильона, который стал выбирать сначала художника проекта, а потом куратора. Кто-то еще так делает?

– Не знаю. Но, например, в «Данае» у Удо Киттельмана (куратора) с Вадимом Захаровым был потрясающий тандем. С Удо я познакомилась, когда мы делали выставку Захарова в 2006 г. в Третьяковке – «25 лет на одной странице», это была практически его ретроспектива. Удо был куратором. К тому моменту, когда мы пригласили его делать выставку в павильоне России, он уже был директором музейного объединения в Берлине, но он был уверен в Вадиме, хорошо его знал. А в 2011 г. мы одновременно вели переговоры с Борисом Гройсом и Андреем Монастырским. Я еще не понимала, что делать, и мы решили спросить Гройса, кого он видит художником павильона на Венецианской биеннале, если бы мы пригласили его на роль куратора. Он сказал: «Монастырского». Монастырский тут же назвал Гройса – и никого другого. Дальше нечего было обсуждать. Получилась, по-моему, замечательная выставка, и весь мир увидел наш собственный путь в современном искусстве, убедился в том, что этот путь существовал и были люди, которые в замкнутом советском пространстве, за железным занавесом, были, несмотря ни на что, абсолютно свободны и делали то, что считали нужным.

– Что-то до них, возможно, доходило.

– Какие-то отголоски, но информации не было. Начав в 2000 г. этой темой заниматься, я была шокирована, когда обнаружила, что люди в этой стране думали в том же направлении, что художники на Западе. Джозеф Кошут, родоначальник концептуализма, – это то же самое время! Участники группы «Коллективные действия» были, как сегодня сказали бы, лэнд-артистами: ездили за город, устраивали свои перформансы. Для меня Андрей Монастырский – параллельный мир. Есть Илья Кабаков со своей ностальгической темой тотальной инсталляции...

– Советским бедным.

– Да, а есть Монастырский, у которого абсолютно другая философия – это философия некой замкнутости, цикличности, которая развивается внутри, не выбираясь во внешнее пространство. И вот мы выходим на международный рынок, показываем это, и все немного ошеломлены, потому что никто не ожидал, что в 1970-е было такое в СССР.

Мне кажется, это самое сильное концептуальное искусство, которое сегодня есть в России.

– До сих пор у вас такое ощущение?

– Да. Такое искусство не показывалось в павильоне России до нас, и, кстати, на биеннале тогда про «Коллективные действия» иностранные критики говорили, что это очень глубоко и правильно.

– Если бы вы делали национальный павильон сейчас, кого бы вы пригласили?

– Надо подумать, взвесить все «за» и «против». Одно я знаю: этот художник должен говорить на интернациональном языке, понимать, что он делает, отстаивать то, что он видит и как видит. И соответствовать международному контексту. Среди наших молодых художников есть талантливые, но они, к сожалению, чаще всего не видят всей перспективы.

– Я посмотрела законченную недавно инсталляцию Андрея Кузькина «Молельщики», с фигурками, слепленными из соленого теста, и подумала, что, если бы соединить эту гигантскую конструкцию с его же большими «хлебными» скульптурами, в том числе из вашей коллекции, это впечатлило бы в Венеции всех.

– Кузькина я обожаю как художника. Очень талантливый парень, одним из кандидатов мог бы быть. Но не хочется повторять: мы должны делать что-то новое.

Наши герои

– Вы когда-то начинали свою коллекцию с западного искусства, потом переключились на русское. Почему?

– Долгое время мы жили с семьей за границей, в Женеве. Женева, конечно, не лучшее место для знакомства с современным искусством, но она находится на перекрестке путей, можно долететь и доехать до любой страны. Я тогда очень много посмотрела музеев и галерей. Когда в 2000 г. мы переехали в Москву, я обнаружила, что западное искусство тут не представлено никак и русское искусство на довольно простом уровне, несмотря на то что наши галеристы гениальные.

– Они просто герои.

– Согласна. И я подумала, почему бы не сделать что-то такое, не привезти сюда, например, Уорхола, выставка которого тут была, но давно. А работ Тома Вессельмана и Жан-Мишеля Баскиа никто здесь не видел. В Питере есть одна работа Баскиа – в Русском музее, а в Москве нет. Поэтому мы решили сделать выставку «От поп-арта к трансавангарду» в 2003 г. и открыться такими мощными фигурами, как Вессельман, Баскиа и Уорхол. Потом я пообщалась в кругу художников, и еще в Женеве был очень интересный галерист, которому я показала работы Монастырского. Он сказал, что это очень круто, и я начала копать... Первое, что меня вдохновило из русского искусства, – Илья Кабаков, я впервые увидела его работу «Дворец проектов» в Бохуме. Специально поехала в Германию посмотреть, через его «улитку» прошла.

– Вы имеете в виду коридор «Альбом моей матери», одну из известнейших работ Кабакова?

– Да, он же закручен как улитка. Меня очень впечатлили многие работы, особенно «Лечение воспоминаниями», когда за ширмой стоит пустая кровать, идет фильм документальный – фотографии семьи человека, который уже умер, и это дает ему возможность дожить, прожить еще какие-то минуты. Когда вышла оттуда, я плакала, потому что больше 10 лет прожила за границей, это была самая настоящая ностальгия. После выставки со мной что-то случилось, я начала это все смотреть, читать. Вникать. Подумала вдруг, почему бы не показать Кабакова в Москве. На тот момент они с Эмилией не хотели приезжать в Москву, Кабаков говорил: «Вот Солженицын вернулся».

– Когда это было?

Венецианская бюрократия

Построенный Алексеем Щусевым павильон Российской империи в Джардини был покрыт зеленоватой глазурованной плиткой, отражавшей свет и листву, в которой «прятался», и гирлянды белой лепнины выделялись на вечнозеленом фоне, превращая здание в малахитовую шкатулку. В 1920-х новая власть распорядилась плитку содрать, а павильон покрасить в тот неопределенный убогий оттенок, который делает его похожим на жирный кремовый торт. Художница Ирина Нахова, приглашенная Стеллой Кесаевой делать национальный проект на 56-й Венецианской биеннале, пыталась вернуть павильону если не первоначальный облик, то хотя бы цвет. Это было не единственным объяснением, почему проект Наховой был назван «Зеленым павильоном», но комиссар Кесаева попыталась сделать русскую резиденцию в Венеции зеленой навсегда. «Когда мы пришли с этим к президенту Венецианской биеннале Паоло Баратте, – вспоминает Стелла, – он был в восторге! Я сказала: «Какое счастье!» – и побежала в Министерство культуры. Они согласились. Возвращаемся в Венецию, обращаемся с этим вопросом к мэрии – и получаем четкий отказ. Потому что павильон был в 1936 г. поставлен на охрану как памятник уже в таком виде и сделать ничего нельзя». Ни Нахову, ни Кесаеву это не остановило – павильон был укрыт крашенными почти в цвет листвы гипсокартонными щитами, неотличимыми при беглом взгляде от «родных» стен. К сожалению, это было не навсегда.

– В 2001–2002 гг. Потом оказалось, что Фонд Соломона Гуггенхайма хочет сделать совместно с Эрмитажем выставку Кабакова. Конечно, я сказала, что буду участвовать. Так у нас получилась выставка «Случай в музее» и другие инсталляции» в 2004 г. Помню, я еще настаивала, что «мы не спонсоры – мы организаторы». Ник Ильин, который представлял Музей Гуггенхайма, говорит: «Галерея не может стоять наравне с музеем и Эрмитажем». А Пиотровский ответил: «Почему нет? Давайте сделаем». Я до сих пор благодарна за это Михаилу Борисовичу, он меня сильно поддержал тогда. Наша коммерческая деятельность давно сошла на нет. А некоммерческий фонд существует.

Тот «случай в музее» меня научил многому. В Эрмитаже я впервые увидела, например, выставку Сая Твомбли. На работы Твомбли смотрели как на каракули, а Пиотровский показывал его произведения. Было другое время. В те времена про Баскиа говорили: «Что это? Мы сами можем так нарисовать». Сейчас культура публики сильно повысилась, современное искусство давно тренд, неотъемлемая часть гламурной жизни, все только и говорят о нем – и в Мариинском театре, и в журналах. Vogue и Elle пишут только про современное искусство.

– Мне кажется, эту визуальную культуру могла бы воспитать современная монументальная скульптура, которая создавала бы соответствующую среду. Но ее в наших городах совсем нет.

– Хотя много интересных художников делают скульптуры, но я думаю, что надо еще больше. С другой стороны, «Гараж», Василий Церетели в ММОМА, галерея Гари Татинцяна привозят много интересных вещей. «Гараж» выставлял замечательный «Атом» Вячеслава Колейчука – он гений! Умер незадолго до открытия своей выставки, это очень печально. И «Гараж», вспомним, привозил большие скульптуры Луизы Буржуа. Вот работ Ричарда Серра еще у нас не было, а его произведения – как раз то, что должно стоять на улицах. Лет десять назад я загорелась творчеством Вадима Космачева, он создает высокотехнологичные городские скульптуры. Я выступила с предложением установить в Москве его скульптуру «Сердце».

– В Третьяковке год назад была его выставка.

– Да. И очень много его монументальных скульптур в Германии и Австрии.

– Вы где хотели его работу поставить?

– В [«Москва-]сити». Скульптура интерактивная: когда восходит солнце, сердце начинает биться. Очень красиво, и проект интересный. Одна проблема: все свои скульптуры Космачев делает из полированного алюминия в Германии, на той же фабрике, где изготавливаются работы Джеффа Кунса, а это очень дорогое производство. Космачев хотел сделать 26-метровое бьющееся сердце России, и это было бы гениально. Но сделать его стоит дороже, чем возвести 26-метровый дом. Может, я бы поучаствовала в проекте, и муж меня, думаю, поддержал бы, но мэрия Москвы не согласовала этот проект.

– Я помню, что вы собирались устраивать музей современного искусства в «Меркурии» в Сити.

– Да. Эта идея у меня еще с 2003 г. За эти годы рассмотрели несколько вариантов. Последний был как раз в Mercury Tower. Мы уже хотели открываться, сделали план грандиозный, и техническое задание было готово, и всё-всё-всё. Супруг мне отдавал весь четвертый этаж – 3500 кв. м, и тут мы столкнулись с неожиданной проблемой: оказалось, что в башню не попасть без пропуска. В музей люди не должны приходить с паспортами, поэтому идея у нас отпала. А потом сейчас в Москве работают мощные структуры и музеи – такие как Московский музей современного искусства, «Гараж», Музей русского импрессионизма, Институт русского реалистического искусства. Их столько, что за всеми не угнаться. И сегодня я считаю, что лучше вкладывать деньги в проекты, быть гибкими и участвовать там, где мы хотим, больше показывать нашего искусства на Западе.

– Остается выставочное пространство Stella Art Foundation. Она будет функционировать в прежнем качестве?

– Конечно. Сейчас мы обновляем наше помещение, а новый выставочный сезон начнем проектом венского акционизма.