Михаил Пиотровский: «Музей – это код нации»

Михаил Пиотровский, возглавляющий Эрмитаж с 1992 г., в сентябре был переназначен на пост еще на пять лет. В числе планов на грядущую пятилетку – реализация национальной музейной стратегии, разработка которой будет завершена в ноябре. В основе документа – наработки вверенного ему музея, отмечает Пиотровский: «Эрмитаж – это такой большой корабль, который идет, пробивает дорогу, чтобы за нами могли плыть другие корабли, поменьше».

Кроме того, на повестке – масштабные проекты самого Эрмитажа. В частности, развитие «Большого Эрмитажа» (системы центров-спутников в стране и за рубежом), «Небесного Эрмитажа» (современных цифровых технологий) и реставрация комплекса зданий музея.

В интервью «Ведомостям» директор Эрмитажа рассказывает о ключевых параметрах национальной музейной стратегии, этапах обновления Эрмитажа, а также делится, каким было самое трудное решение за годы его директорской работы.

– Действительно, это то, ради чего я остался. Что касается программы, то грандиозных планов нет – есть постепенное движение, которое определено уже давно и будет продолжено. Еще в Советском Союзе привыкли мыслить пятилетками, и во всем мире сегодня мыслят так – существует огромное количество программ, которые рассчитаны как раз на пятилетний срок. Это нормальная вещь. И директорский контракт на пять лет, мне кажется, это правильный срок. Сначала, если помните, у нас были бессрочные контракты, потом начались эксперименты: «Хотите больше зарплаты – идите на временный контракт». Постепенно все перешли – на пятилетние, трехлетние (два моих предыдущих контракта были трехлетними). У многих директоров сегодня и вовсе на один год.

Нынешняя беда, и не только для нашей страны, – это прекаризация. Когда трудовые отношения строятся по повременному принципу: людей берут на работу на день, на полгода-год. Не только директоров – к примеру, мы берем реставраторов на один год. Получается, людей как бы нанимают под конкретную задачу: человек выполнил функцию – и все, может идти. А все-таки в таких учреждениях, как музей, нужно пробыть определенное время, чтобы иметь возможность действительно что-то сделать. В принципе, этот срок можно рассчитать, но это не год точно.

В нашей программе, которую мы сейчас готовим в Союзе музеев России, кадровый вопрос – один из главных. Дело не в кадровом голоде (его нет), а в отборе кадров – нужно знать, какие кадры нужны. Каким образом их отбирать? Каким образом общественные организации, профессиональное сообщество должны участвовать в отборе кадров? В музейной сфере у нас уже есть отработанная схема, но она иногда дает сбои, потому что, понятно, и музейщикам, и министерству хочется командовать.

Мы стараемся в Эрмитаже создать такой механизм, который мог бы стать образцом, как на самом деле все должно быть. Эрмитаж – это такой большой корабль, который идет, пробивает дорогу, чтобы за нами могли плыть другие корабли, поменьше.

– За то время, что прошло, оказалось, что стратегию нужно адаптировать, уточнить, добавить в нее много конкретных вещей. А родилась национальная программа из манифеста. Мы вдруг с ужасом обнаружили, что музеи становятся досуговым предприятием – причем это стало интересно не только начальникам, но и самим музейщикам. Оказалось, всем легче отчитываться «песнями-плясками», чем сложной работой с хранилищем, реставрацией и сложными, исследовательскими выставками.

Конечно, в музее могут быть и развлекательные проекты, и перформансы, и прочие полутеатральные вещи. Но помимо досугово-развлекательной функции музей делает то, что больше никто не может. А именно – хранит память. Код нации хранится, пересоздается, воспроизводится именно в музее. Именно музей помогает делу воспитания верности Родине, Отечеству, с одной стороны. А с другой – дает понимание, что мир един. И хотя культуры суверенны, они могут и должны взаимодействовать друг с другом. Наш философский пафос был воспринят, и президент дал поручение подготовить программу, мы ее делаем вместе с правительством и в ноябре завершим ее разработку.

«Важнейшая задача музеев – хранение»

– На мой взгляд, недостаточно просто написать цифры – что нужно, к примеру, сделать 20 фондохранилищ. Надо сначала объяснить, зачем они вообще нужны, и только потом уже можно говорить, что нужно и сколько. Если у нас все получится, это будет потрясающая штука – документ, который будет совмещать чаяния музейного сообщества и задачи государственной политики.

Начинаться программа будет с философской части, или, если по-старому, идеологической. Музей – это код нации. Музей – это живой организм, а не робот. Мы все время повторяем, что это обманчивые представления: если все разложить по квадратикам, наметить сроки, вовремя проставить все галочки – это якобы и будет хорошее управление. Но всякая образцовая бюрократия по Веберу легко превращается в бюрократию по Кафке. Временные горизонты есть у роботов, у искусственного интеллекта. А люди, музеи живут в жизненных обстоятельствах.

И как любой организм, музей нельзя произвольно резать и перекраивать. Так, один из важнейших пунктов нашей программы, который мы уже осуществили, – мы добились возвращения в закон принципа неделимости музейных коллекций. Теперь делиться она может только в абсолютно экстремальных случаях. Неделимость музейных коллекций влечет за собой и понятие идеологии музейной коллекции – в рамках определенной концепции. И музеи сегодня формулируют ее – что они хранят и как собираются развивать коллекцию дальше.

Важнейшая задача музеев – хранение. Почему музей – это не галерея? Музей может ничего не показывать и все равно будет музеем. А если у него нет фондов, он уже не музей. Соответственно, нужна система – как хранить фонды, как делать так, чтобы они были доступны и для исследователей, и для посещения. У нас уже есть замечательное эрмитажное фондохранилище – лучшее в мире как раз благодаря своей организации, открытости. Есть замечательное фондохранилище в «Эрмитаж – Урал» в Екатеринбурге, созданное под небольшой музей. Короче говоря, мы можем дать некоторый набор типовых предложений, параметров того, каким должно быть фондохранилище.

– Да, это еще один очень больной вопрос, который многократно поднимался. Потому что, во-первых, уже собрано много вещей, но, если их не реставрировать, они погибнут. А во-вторых, реставрация – это же очень тонкая работа. Ей нельзя научиться по книгам – эта профессия передается из рук в руки. Министерство культуры нам указывает при проверках, что у нас работают неаттестованные реставраторы – а им просто рано! Два года минимум реставратор должен сначала проработать под руководством старших коллег, и только потом его можно допустить к аттестации.

Есть несколько возможных схем, как можно поставить на ноги реставрационное дело. Можно построить сеть региональных реставрационных центров – таких, как тот, что действует сейчас в Ленинградской области. Но такие центры должны быть загружены постоянно, и логично, что в каждом регионе их делать нецелесообразно, но минимум пять-шесть на всю страну, безусловно, нужно. Вторая схема – школы реставрации. У нас уже есть уральская, дальневосточная и керченская школы. Это значит, что мы высаживаем на целый месяц десант – приезжают наши реставраторы и дают мастер-классы. Есть еще Дни Эрмитажа в регионах, и самое всеми любимое из их программы – как раз мастер-классы реставраторов. Наконец, существуют стажировки – когда в большие музеи приезжают люди из регионов. Это все вещи простые, но все это нужно свести в систему – и тогда все заработает в полную силу.

Нужно и дальше развивать горизонтальные связи. Уже сегодня региональные музеи общаются друг с другом, привозят друг другу выставки – и не обязательно через Москву и Петербург. Но все это безумно дорого, конкретно – страховые взносы. Между тем существует мировая система государственных гарантий, когда государство гарантирует выплату страховой премии, а до наступления страхового случая никто ничего не платит. Звучит просто – на деле, конечно, все равно нужно будет положить деньги в банк. Что-то, не дай бог, случилось – оттуда берут нужную сумму. Обошлось – деньги возвращаются. Нам каждый раз объясняют, почему это невозможно, а мы все равно снова поднимаем этот вопрос. Один из вариантов решения – создание специального фонда, в который могут идти деньги от организаторов, от транспортных компаний, от эндаумента. Совершенно точно надо что-то решать и с транспортными тарифами.

Следующий больной вопрос – это льготы. Нужна единая система льгот на всех уровнях (сейчас они все разные – на муниципальном, региональном и федеральном уровнях). И единая система компенсаций. Что сегодня льготы? Это приказы, которые надо выполнять – т. е. оплачивать из музейного кармана, а фактически на сегодня это примерно 30% посетителей музеев. И это выпадающие доходы. Также мы поднимаем в программе вопрос: нужно ли создавать специальную службу безопасности – что-то вроде музейной полиции? И если нужно, в какой степени эта служба должна быть независима?

Многое из того, о чем я говорю, уже обсуждалось в думском комитете по культуре и уже может превратиться в законодательные инициативы. Как это случилось с законом о неделимости музейных коллекций, который мы пробивали очень долго, но в итоге все получилось.

«Государство – это контролер, а бизнес – партнер»

– Согласиться пойти сюда работать. (Смеется.) На самом деле фактически на тот момент это означало, что я ограничиваю свою работу по изучению Древней Аравии, а в этой сфере я уже на тот момент имел имя. Выбор был непростым. Еще одно смелое решение мне пришлось принять, когда я уже работал в Эрмитаже, – это прекращение работ по реставрации картины Рембрандта «Даная». Все важные работы для сохранности этого произведения к тому моменту уже были завершены, а все остальные манипуляции – тонирование и проч. – можно было вести до бесконечности, регламента нет. Это как с ремонтом квартиры – его можно начать и никогда не закончить. В какой-то момент нужно было взять ответственность на себя и остановиться, и это решение пришлось принимать мне.

– Одна из линий развития – «Большой Эрмитаж», расширение музейной вселенной, горизонтальных связей и обеспечение доступности коллекции. Так, в Северной столице у нас сегодня два Эрмитажа – в Старой Деревне открыт полноценный, особый Эрмитаж, который определяет образ нового Петербурга. У нас есть система взаимоотношений внутри этих двух музеев, иерархия выставочных пространств: открытые фондохранилища, временные выставки, запасные галереи, постоянная экспозиция. Это все мы развиваем дальше. Сейчас мы очень увлечены сменой галереи графики в Зимнем дворце – здесь только что открылась новая выставка «Картинная галерея Эрмитажа в гравюрах, рисунках и миниатюрах».

Есть система спутников Эрмитажа за пределами музея – сейчас в основном у нас в стране, но будут и за границей. Плюс система Дней Эрмитажа – когда мы высаживаем десанты 15 раз в течение года в разных местах и рассказываем о нашем музее. Самое главное в этих десантах, как я считаю, то, что мы должны преодолевать в сознании и простого человека, и простого начальника стереотип, что музей – это своего рода склад, из которого вы периодически берете то, что нужно. Нет, музей – это плавный рассказ, где все взаимосвязано.

Наконец, вторая линия – это «Небесный Эрмитаж», Эрмитаж в облаке. Своего рода резервная копия – там будет все, что здесь есть, плюс то, что невозможно сделать в «земном» Эрмитаже. Например, там делаются NFT – арт-токены: мы позволяем современным художникам фантазировать на материале наших предметов. Там же в облаке мы сейчас завершаем замечательную выставку, чисто виртуальную, – «Женщины-художницы в Эрмитаже».

– Сейчас мы приступаем к этапу проектирования, предстоит громадная работа: нужно отреставрировать все интерьеры, установить новейшую машинерию и современное оборудование, которое, как вы понимаете, в нынешних реалиях не так-то просто найти. Так что у «Роснефти», нашего партнера по этому проекту, задача большая, мощная.

Когда мы совместно с меценатами или спонсорами реализуем какие-то масштабные проекты, я всегда говорю, что это не «помощь», а «партнерство». Культура не может жить без поддержки общества, а реализуется она несколькими способами. Первое – билетная выручка, но ее, как правило, хватает только на покрытие части текущих расходов музеев. Второе – через налоги, которые государство собирает и впоследствии распределяет, в том числе нам, как субсидии. Третье – через прямую поддержку бизнеса, и с ним мы за последние 30 лет уже научились работать. Этот вариант и наиболее предпочтителен, поскольку получение любых денег от государства – это сложный и забюрократизированный процесс.

– 60% – это субсидии государства, около 30% – билетная выручка, 10% – деньги спонсоров и меценатов. Да, в общей структуре бюджета доля партнеров относительно небольшая, но именно благодаря их поддержке мы можем реализовать масштабные проекты. И в целом, повторю: государство – это контролер, а бизнес – партнер. Партнеры и денег дадут, и подрядчика помогут найти, проверят его и проконтролируют расходование средств. У нас был случай, когда один французский производитель красок подарил нам краску. И это здорово, конечно, но встал вопрос о том, чтобы провести эти работы. Мы стали узнавать, искать подрядчиков, оценивать стоимость работ – и поняли, что таких денег мы никогда не найдем. Тогда мы обратились к той же компании, и они помогли нам и с этим. Так мы с тем подрядчиком потом 10 лет еще работали, потому что его выбирал наш партнер. Кстати, еще одна из важных задач национальной программы развития музеев – пересмотр положений этого закона, ФЗ-44, и в целом всех конкурсных процедур, которые требуются в рамках действующего законодательства.

Поддержка бизнеса тоже бывает разной. Кто-то хочет поучаствовать в выставке, чтобы уже завтра был красивый прием-открытие. А кто-то, в частности «Роснефть», входит в основополагающие для музейной деятельности проекты – пополнение фондов, реконструкция, реставрация и т. д.

– Нам нужно развивать постоянные экспозиции, а это, как правило, всегда очень долго и затратно – необходимо проводить реставрационные работы, менять витрины и оборудование, обновлять интерьеры и т. д. С «Роснефтью» мы уже реализовали аналогичный проект – в прошлом году были открыты залы обновленной постоянной выставки китайского искусства и культуры. Сейчас у нас с партнерами новый проект – мы уже очень давно задумали открыть в Главном штабе сразу несколько залов, где будет представлен модерн. Это очень важный стиль, но мы ему ранее не уделяли должного внимания, что на самом деле неправильно. Кроме того, у нас есть прекрасные собрания и русского, и европейского модерна – шпалера Уильяма Морриса «Поклонение волхвов» из коллекции Щукина, работы Галле и другие первоклассные вещи. Первые залы модерна мы планируем открыть уже в этом году. Реализация такого проекта стала возможной, когда мы получили согласие «Роснефти» на участие в нем. Для нас важно, когда есть такие партнеры, которые не просто дают деньги и что-то делают, а когда нам в целом «по пути», когда мы идем в одном направлении.

«Мы приходим туда, где нас ждут»

– Да, там уже в ноябре откроется наша мультимедийная выставка «Великолепный Эрмитаж» (цифровая экспозиция, созданная с помощью 3D-мэппинга, AV-инсталляций, голограмм, искусственного интеллекта (ИИ). – «Ведомости»), которая была недавно в Нижнем Новгороде. Южная Корея – передовая страна, там очень развиты современные технологии, и корейские партнеры – компания Artworks Co. – покупали наши NFT. Кроме того, публика там привычна к ИИ. У нас при всей любви молодежи к гаджетам пока никто не приучен к произведениям ИИ – вроде бы всем интересно, но пока нет ощущения, что люди так уж особенно воспринимают. А в Корее воспринимают.

Физически мы никакие предметы им пока не будем возить. В будущем – посмотрим. На базе Приморской картинной галереи открыт центр «Эрмитаж – Владивосток», пока небольшой, и они там давно работают с Кореей и теми же корейскими партнерами. А те давно уже возят свои корейские выставки к ним. Так что в Корею мы будем заходить вместе с Приморской картинной галереей – «Эрмитаж – Владивосток». Сейчас мы обсуждаем целую программу, связанную с выставками южнокорейского искусства. Если посмотрите, кто сейчас главные художники, которых выставляют, – это корейцы, японцы, китайцы. Современное искусство теперь делают там, в Азии, не в Европе и Северной Америке

– Пока в стадии переговоров. Чтобы двигаться дальше, нужен некоторый опыт проведения совместных выставок – и мы сейчас хорошо работаем с Шанхайским музеем, с Гугуном, в Гуанчжоу будет большая выставка прикладного искусства, а от них к нам приедет опять же большая выставка китайской живописи. Есть много разных предложений – посмотрим. Кроме того, у нас с Китаем есть и другие ходы – мы там заключили соглашение о лицензировании музейного мерча. Будем участвовать в видеоиграх: где-то будут задействованы предметы из нашей коллекции, где-то – имитация Эрмитажа.

– Место выбрано – на юге Омана. Строить будут сами оманцы в ближайшие годы. Система спутников Эрмитажа особенна – это не филиалы. Мы даем свой бренд, проводим консультации, делаем совместно выставки, но все финансовые расходы – у принимающей стороны. Это, во-первых, снимает колониальный «флер» с такого сотрудничества, а во-вторых, обеспечивает некие гарантии, что у проекта есть потенциал. Если такой центр представляет большой интерес для местной власти – тогда работаем. Нет – до свидания. Почему мы их называем спутниками? Они выходят на орбиту и живут в известном смысле самостоятельно, а потом уходят с орбиты, когда в них теряется смысл. Например, у нас был спутник в Лас-Вегасе, семь лет просуществовал – это еще до всех событий. Но оказалось, что его трудно самообеспечивать на доходы, и он закрылся. Так и в Лондоне: деньги переставали давать англичане – и центр прекратил работу.

– В Италии центр заморожен. Место есть, но никакой активности нет. Центр сначала был открыт в Ферраре, сейчас – в Венеции и изначально был безвыставочный: помогал организовывать выставки, снимать фильмы и т. д. Система спутников уже сама по себе предполагает гибкий формат работы – мы приходим туда, где нас ждут, и существуем ровно столько, сколько мы в этом конкретном месте нужны. Кончилось время – поехали в другое место, это изначально прописано, и потому не больно расставаться.

С Оманским национальным музеем мы уже очень давно работаем вместе. Я член попечительского совета, мы делали выставки там, наши реставраторы к ним ездят – мы реставрировали сирийские вещи в Омане, привозили из Британии вещи, украденные в Сирии и т. д. Плюс у нас есть зал Омана в Эрмитаже и есть зал Эрмитажа в Национальном музее в Омане. Поэтому мы решили перейти на следующую ступень – создать там центр, где мы будем проводить две выставки ежегодно. Кроме того, это будет еще и научно-образовательный, культурный центр: у нас в России большая школа изучения Аравийского полуострова и спутник станет базой для археологических работ – туда будут ездить наши студенты с восточного факультета.