Алексей Герман-младший: «У нас начинается бум – в фильмах, сериалах»

Алексей Герман-младший – один из немногих российских режиссеров, кто участвовал в конкурсе всех фестивалей «большой тройки». Две первые его картины – «Последний поезд» (2003) и «Гарпастум» (2005) – начали свою жизнь в Венеции. Три следующие – «Бумажный солдат» (2008), «Под электрическими облаками» (2015), «Довлатов» (2018) – в Берлине. Наконец, в рамках каннской программы «Особый взгляд» состоялась премьера «Дела» (2021).

«Воздух», новый фильм Германа-младшего, отличается от всех предыдущих. Это масштабная военная драма о летчицах Великой Отечественной, работа над которой заняла почти пять лет – проект был анонсирован еще в 2018 г. («Дело» Герман снял практически в одной локации во время вынужденного ковидного простоя). В октябре прошлого года «Воздух» был показан в конкурсе токийского смотра и 18 января выходит в российский прокат.

В интервью «Ведомостям» Алексей Герман-младший рассказывает, каково это было – режиссеру авторских драм снимать высокобюджетное кино, а также рассуждает о том, чему опытные актеры могут научиться у массовки, почему молодое поколение профессионалов внушает оптимизм и что мешает развитию в России жанра фантастики.

«Смесь клаустрофобии, хрупкости, скорости»

– Да, примерно так и было сформулировано – фильм про девочек-летчиц. Был озвучен еще некоторый набор идей, которые в итоге ни в сценарий, ни в фильм не вошли. Я долго думал, прежде чем согласиться. Одно время у нас подряд вышло три-четыре фильма про танки, потом началась волна фильмов про самолеты. И при всем моем глубоком уважении к коллегам не могу сказать, что я как-то был человечески, технически, художественно этими фильмами впечатлен. Поэтому я взял огромную паузу на «подумать». И может быть, никогда бы не согласился, но буквально за месяц до разговора у меня умерла мама. Я всегда был очень домашний ребенок, мама для меня была всем, и, когда она ушла, я не очень понимал, как мне жить дальше. В итоге я и решил – а почему бы и нет? И согласился. Дальше мы эту довольно абстрактную идею долго развивали и додумывали.

– «Дюнкерк» как референс появился с моей стороны – когда я пытался сформулировать концепцию фильма. Для меня было важно бросить вызов себе и команде. Вызов заключался в следующем – попытаться максимально воссоздать то, что испытывали пилоты во время полетов. Это же абсолютно клаустрофобические ощущения: ты вроде бы в воздухе, можешь повернуть вправо, влево, вверх, вниз – все направления открыты, ты летишь на огромной скорости. А на самом деле ты сидишь в деревянном ящике (самолеты Як-1 были частично из дерева), у тебя никакой защиты – два-три точных попадания прошивают стенку как бумагу и ты труп. Тебе страшно и физически тяжело – женщины вообще тяжелее переносят перегрузки. Против тебя воюют более опытные летчики, и самолеты у них лучше.

Эту смесь клаустрофобии, хрупкости, скорости мы и хотели передать на экране. Поэтому техническая сторона для меня была не менее важна, чем эмоциональная составляющая. И было понятно, что нужно равняться на лучшее, что делается в мире. На «Дюнкерк», в частности. Конечно, бюджет у нас где-то в 12 раз меньше (заявленный бюджет «Дюнкерка» – $100 млн. – «Ведомости») и технологии пришлось разрабатывать свои. Снимать живые самолеты у нас не получилось, но на глаз я не вижу большой технической разницы между «Воздухом» и «Дюнкерком».

– Технологию вообще приходилось постоянно модернизировать. Гимблы – это такие конструкции, с помощью которых мы имитировали кабины самолетов, – и LED-панели, которые дают воздушный фон, – все это предполагалось изначально и даже было частично построено. Но я хотел больше живых самолетов в кадре. Во-первых, не знаю, почему в нашем кино никто об этом не говорит, но настоящие самолеты просто дешевле снимать. Во-вторых, съемки реальных самолетов дают более качественное изображение. Траекторию самолета с учетом мельчайших движений воздуха у нас до сих пор делать не умеют.

Действующих самолетов времен Великой Отечественной – ни «яков», ни «мессершмиттов» – в стране не оказалось, но они нашлись в Чехии. Мы хотели отснять на них огромное количество полезного материала – одних воздушных боев у нас шесть по сценарию. Все уже было оговорено, но начался ковид. После ковида Чехия долго была закрыта, потом прекратил выходить на связь один из владельцев самолета – не знаю, дело в политике или просто заболел человек. Так или иначе, нам пришлось импровизировать.

В итоге мы снимали на Як-52 – это уже относительно современный самолет. Именно с них сняты и сцены бомбардировок, и маневры, и воздушные бои, которые мы подробно разыгрывали с летчиками ВВС. Всего было четыре самолета – два изображали советские, два – немецкие. У нас получилось часов семь-восемь воздушных съемок, что тоже оказалось сравнительно недорого. Там, где в сценах «с земли» видно корпус, кадры немного доработаны на компьютере, но все фоны у нас живые. В сценах воздушных боев мы полностью, вплоть до мельчайших колебаний, заменяли настоящие самолеты «компьютерными», и все равно нам это дало ощущение подлинности. Нет такого, что самолет будто по рельсам едет, – видно, что плывет, покачивается, не точно следует траектории, когда преследует врага, где-то пилот незначительно ошибается и проч.

Графики пришлось вводить много больше, чем планировалось, но мы очень тщательно к ней подходили. Цель была – добиться фотореалистичности. По-моему, у нас всего три-четыре чисто компьютерных кадра полета самолетов. Я их вижу, но не факт, что заметит зритель. Думаю, процентов 98 проблем мы все-таки решили, пусть это и требовало большого количества времени и усилий.

– Не буду говорить точных цифр, но в целом бюджет увеличился не критично для таких проектов. Надо еще учесть ковид, из-за которого мы простояли полтора года. Мы закрылись в марте 2020 г., группу – а у нас была огромная группа – пришлось распустить, и потом мы фактически перезапускались по новой, заново выстраивали все графики. Две трети фильма мы сняли после ковида, и тогда уже были другие цены. Инфляция очень сильно скакнула. Если все это учесть, выходит, что из-за смены технологии мы выскочили за первоначальный бюджет на уровне инфляции.

«Семь самураев». Только про девушек»

– Никак не определял. Точнее, в самом начале сформулировал максимально общо – путь воина. «Семь самураев», только про девушек. Я начал читать литературу о войне, стихи военных лет, постоянно слушал Окуджаву – пытался эмоционально накачаться. И дальше мы стали с Еленой Киселевой (сценарист фильмов Андрея Кончаловского «Дорогие товарищи!», «Грех» и др. – «Ведомости») работать над сценарием. Писали, выкидывали, возвращали, дописывали. Убивали героев, воскрешали героев. Пока сценарий не утоптался до нынешнего вида. А название «Воздух» возникло случайно. Надо было срочно как-то назвать фильм, и я решил: пусть будет «Воздух». Такого не было, и подходило эмоционально.

– Конечно. Те или иные женские персонажи возникают в разных эпизодах, но это все органично, ненатужно, потому что женщины и правда были везде – и в эскадрильях истребителей, и в госпиталях, и в блокадном Ленинграде, и в окопах. Только по официальным данным, воевало 800 000 женщин, а на самом деле гораздо больше. Например, многие участники партизанских отрядов просто не учитывались.

– Поначалу я, наверное, держал что-то такое в голове, но, понимаете, сценарий в какой-то момент начинает жить своей жизнью. Что-то он впускает в себя, что-то отторгает. Твои соображения и реалии кинопроизводства влияют, но сама логика вещей подсказывает единственно правильное решение.

К примеру, сначала мы должны были снимать аэродром в Крыму. Нашли объект, но не попали по времени. Потом нашли объект в Саратове, где было очень тяжело логистически, но тем не менее вопрос мы решили. Однако из-за ковида цены поползли вверх, и стало понятно, что мы не тянем большую экспедицию в Саратов. Нам надо было перевезти 12 самолетов – это макеты, но тем не менее. Тогда я вспомнил поле, где когда-то снимал фильм «Гарпастум», рекламу автомобиля «Лада» и фильм «Бумажный солдат». Такая красивая возвышенность под Копорьем в Ленинградской области. Оказалось, там рядом летное поле и в целом место подходящее. Единственно, там всегда ветрено, всегда такая морось в воздухе. И эта погода придала картине очень точное и правильное ощущение.

Изначально смерть одного из героев – он умирает от инфаркта – мы должны были снимать на фоне красивого пейзажа. Пейзаж мы нашли километрах в 150 от Астрахани, под городом Камышин [Волгоградской области]. В этом городе еще знаменитый Дом культуры, где до сих пор рисованные афиши. Места невероятно красивые, прямо французский фильм. Но в итоге не получилось, и сцену мы сняли просто в чистом поле. И сейчас я думаю, что это было единственно правильное решение. Не надо красивости. Идет война, ты завершил полет – вообще прекрасно, что жив остался, вокруг морось, поле, идет какая-то аэродромная жизнь, где смерть – трагическая обыденность. И вот тебе опять взлетать. Мне кажется, для русского кино так правильно – когда нет приторных пейзажей. Это хорошо, это ближе.

– Все правильно. Но одна проблема. «Воздух» – это самолетный фильм, а значит, мы особенно завязаны на погодные условия. Изначально сценарий предполагал большой летний блок, но задержалось финансирование, и мы ушли в более поздний период. И собрали все проблемы, какие возможно. Почва раскисает – соответственно, самолеты не могут разгоняться, шасси ломаются. Туманы, низкая облачность, короткий световой день. Декорации регулярно подтапливает – пару раз из-за штормов их сносило в воду. У нас смен пять, довольно дорогих, вылетели в трубу только из-за непогоды. Но мы понимали, что срывы будут, и заложили резерв на случай форс-мажоров. Только благодаря этому мы, наверное, и смогли снять такой технологически сложный фильм за 80 с чем-то смен – это еще при условии, что в большинство дней темнело уже в четыре часа.

«Тихая речь убивает фальшь»

– Я никогда не занимаюсь читками. Читка – это, как правило, обман или самообман. Продюсер говорит: у тебя будет только 20 смен на полный метр, зато можешь сидеть за столом сколько угодно. Это никогда не работает на самом деле и не сокращает съемочный период. Как лично я снимаю? Обычно. Мы приезжаем, репетируем, разговариваем, устанавливаем камеры, потом делаем паузу на «подумать», люди едят (я не ем на площадке никогда), начинаем снимать. Смотрим на плейбэке (техническая запись с камеры. – «Ведомости»), как получается, анализируем. Если нужно – что-то меняем и снимаем снова. Ничего сверхъестественного. Как и в жизни, съемочный процесс – это вопрос открытой коммуникации. Каждый должен понимать, что он должен делать, зачем, в каких обстоятельствах находится персонаж...

Конечно, есть еще вопрос ансамбля. Мы где-то месяцев семь-восемь потратили на структурирование ансамбля – так, чтобы все актеры очевидно и не очевидно балансировали друг друга. Например, рядом с Сергеем Безруковым почти всегда в кадре находится Олег Гринченко, замечательный актер из Хабаровска. У него простое – в хорошем смысле простое – лицо, которое уравновешивает звездность Безрукова. Или эти девочки – некоторые вообще не актрисы, а курсантки академий МВД, МЧС – они как бы уравновешивают Анастасию Талызину и Аглаю Тарасову (исполнительницы главных ролей в фильме. – «Ведомости»), немножко растворяют их, делают кадр более документальным.

Это такая многосоставная система поддержки. Иногда очень талантливая артистка, пусть даже она играет роль не первого, не второго, а третьего плана, просто своим способом достоверного существования начинает тащить за собой гораздо более опытных и известных актеров. Это может быть даже артист массовых сцен – актер первого плана видит его на видеоконтроле или на записи репетиции, чувствует, что вот он достоверен, и сам начинает к нему стремиться. Да, как ни странно, бывает и так, что более опытный артист стремится к неопытному.

Лена (Елена Окопная – художник-постановщик и художник по костюмам. – «Ведомости») пошила для девочек форму точно такую, какой она была. Форма тяжелая, не очень удобная, сковывает движения – в унтах далеко не убежишь. Это тоже дает иную степень достоверности. Еще я знал, что буду переозвучивать картину, поэтому попросил актеров говорить тихо. И эта тихая речь тоже убирает фальшь.

– Не поменялся и никак особо не адаптировался. Конечно, эта картина отличается. «Под электрическими облаками» – это одно, «Воздух», понятно, другое. Но главное отличие не в бюджете, а в том, что мы ставили другие задачи. Это во-первых. А во-вторых... Мне немножко надоело топтаться на одном месте. Надо же пробовать что-то новое, пробовать новые истории. Вот я снял фильм про Ленинград важного для меня периода [в «Довлатове»] – сходил туда. Поставил эксперимент – снял фильм фактически в одном помещении [в «Деле»]. Сходил сюда. И про спорт я уже снимал [в «Гарпастуме»] и очень долгие кадры делал. Надо же меняться, потому что иначе это будет бесконечное повторение одного и того же.

– Нет. И я ни о чем таком не думал даже. Я всегда знал, что Сергей Безруков – это выдающийся, энергетически мощный артист. И мне абсолютно наплевать на все эти хихи-хаха по его поводу. Он приехал, абсолютно прекрасно попробовался и никаких сомнений не оставил. Правильное ли это решение с точки зрения маркетинга, неправильное – такие соображения, мне кажется, вообще не должны диктовать. Смотрите, мы вроде бы научились снимать комедии, которые имеют успех. Научились снимать успешные сказки. Как выяснилось, научились снимать популярные сериалы, в том числе с осмыслением 1980–1990-х. Я еще не видел «Слово пацана», но это не единственный пример. Мы долго к этому шли и пришли. И это отлично. Но кино же не только из цифр и маркетинга состоит. Точнее, не только ради цифр существует. Кино должно вызывать сопереживание, должно тащить зрителя за собой. И если в кино складывается некая гармония и Безруков – часть этой гармонии, то почему я не могу его взять на роль? Из-за чьих-то глупых шуток?

– Пробивать эту стенку действительно сложно. В Европе почти невозможно. Особенно если речь идет о конкурсе большого фестиваля. И тем более если у тебя есть какое-то госучастие. Ты либо сразу получаешь отказ, либо завуалированный отказ. Насколько я понимаю, каждую российскую картину проверяют их компетентные ребята – ищут, есть ли в титрах кто-то под санкциями. У нас, как вы понимаете, санкционная картина («Воздух» снят при поддержке государственного Фонда кино; один из генеральных продюсеров фильма – глава «Первого канала» Константин Эрнст, попавший в санкционные списки многих стран. – «Ведомости»). Поэтому Токио – это, конечно, удача. В целом премьера прошла хорошо – японцы прекрасно воспринимали фильм. На Q&A оставались по 70–80% зала – это очень хорошо.

– В Азии шансы есть, но опять же Азия очень разная, в разных странах своя специфика. Сейчас идут какие-то переговоры, к чему они приведут – посмотрим. Крупным европейским дистрибуторам мы «Воздух» тоже показываем, им фильм очень нравится, но взять русский военный фильм они по понятным причинам пока остерегаются.

«Нужна своя, оригинальная вселенная»

– Да, у нас был такой сценарий. Лет семь-восемь назад мы его придумали с одной сценаристкой. Это должен быть полнометражный мультфильм про такую вымышленную реальность, где действуют два супергероя – один из ГДР, другой из КНДР, двух последних социалистических стран. Я должен был быть продюсером, не режиссером. Но, я думаю, это уже все не актуально в силу обстоятельств. Еще я хотел спродюсировать мультфильм по Киру Булычеву, но начал работать над «Воздухом», и из-за всех сложностей, связанных с ним, все отменилось.

У меня вообще много идей, заявок – начиная от сказок, заканчивая автогонками. Каждый проект интересный, имеет право на жизнь, но проблема в другом – хватит ли жизни у меня. С 2018 г. я сделал два полнометражных фильма, выпустил еще какое-то количество документальных фильмов как художественный руководитель и сопродюсер – и понял, что вот это мой человеческий предел. Я, к сожалению, не могу быть многостаночным.

– Есть одна идея. Я уверен, что вся частичная изоляция, в которой мы сейчас находимся, она не навсегда. И нам надо будет заново учиться говорить с частью мира, а части мира – с нами: слова никто уже не понимает, хотя бы начнем взаимно разучивать алфавит. Диалог этот будет происходить через культуру. В значительной степени через кино. И мы сейчас обсуждаем огромный проект про очень значимого для всего мира человека русского происхождения. В идеале это должен быть большой художественный фильм, который мог бы существовать в большом количестве государств. Это технологически чудовищно сложная история, очень рукотворная, требующая исторической достоверности – события происходят в первой половине прошлого века. Духовно затратная история. Если мы будем запускаться, я точно не смогу это с чем-то совмещать.

– К сожалению, пока не могу назвать имя героя.

– Я действительно думаю об этом, но здесь очень много «но». Сейчас у нас снимается много фантастики, и ключевая проблема тех фильмов и сериалов, которые я видел, – в не очень большой убедительности. И в не очень большой изобретательности. Все это по большому счету категория B. С точки зрения сюжета, артистов, дизайна. А половина успеха условных «Звездных войн» – это великий дизайн, спецэффекты, музыка и только на 50% – история. Поэтому в современных фильмах, сериалах по вселенной «Звездных войн» опять возвращаются к первоначальному дизайну.

Чтобы все невероятные события были убедительны – нужна своя, оригинальная вселенная. Мы привыкли к американским фантастическим фильмам, где корабль «Эндевор» или «Энтерпрайз». Российский звездный корабль будет называться, к примеру, «Звездочка», и, чтобы это работало, за «Звездочкой» должна стоять интересная, детально продуманная мифология. Соответственно, должен найтись какой-то сумасшедший человек, который ее придумает, а для этого, как в свое время сделал Джордж Лукас, нужно закопаться в культурологию, философию, литературу.

Мне кажется, я придумал технологию, с которой можно снимать космические полеты. Кроме того, появились нейросети, которые могут значительно удешевить процесс. Но дело даже не в деньгах. Дело в руках. Я не уверен, что наша индустрия готова технологически. Нужны люди не только чтобы придумать, но и воплотить, все это построить – да еще желательно так, чтобы продюсер не слег с инфарктом.

А так, да, я очень хочу снять фантастический фильм. Больше того, думаю, могу его снять. Но запускаться в такую историю надо, когда есть ощущение, что это может состояться и может выстрелить. А сейчас у меня такого ощущения нет. Но это пока. И я могу быть не совсем прав, что это не будет востребовано. Я могу не успевать за временем.

– Какое же глупое название...

– Да, не снял и не хочу. А зачем? Я не чувствую в себе сил для этого. Я довольно тяжело снимаю. Довольно эффективно, но тяжело. Я должен с историей прожить, должен потратить какое-то время на то, чтобы мы с Леной [Окопной] придумали мир... Сейчас снимать сериалы стало модно, и я вообще все это поддерживаю, но, мне кажется, должна быть какая-то внутренняя необходимость, чтобы ввязываться во что-то подобное. А я ее не чувствую.

– Я считаю, что недовыполнило... Но в целом, знаете, я настроен оптимистично. Я глубоко убежден: нас ждет профессиональный взрыв. На моей памяти уже прошла одна смена поколений в кино, и я вижу, что вот-вот произойдет вторая. Ребята, которым сейчас 20–25, – они уже в профессии, и они другие. С другими вызовами, более сознательные, более любознательные – чего порой не хватает, допустим, мне. И вот это поколение будет еще сильнее, чем предыдущее. Я в принципе считаю, что у нас начинается бум – в фильмах, сериалах. Отличное кино снимают в Якутии. При этом, да, жизнь бьет ключом везде, кроме авторского кино, что очень жаль. Вот здесь забуксовало. Авторское кино, впрочем, все равно никуда не денется, оно оживет, так или иначе оно всегда в России оживает. Перестроится, переформулируется, неизбежно возникнет вновь.

Технологически мы точно растем. Я тут с потрясением узнал, что, оказывается, у нас разработали новую оптику для камер. У нас сконструированы, причем довольно давно, приличные аналоги цифровых камер. Там, правда, стоит израильская матрица, но она стоит вообще почти на многих современных камерах. Как мне кажется, и на «Воздухе» мы сильно двинули вперед индустрию – я говорю про технологию LED-экранов, гимблов. У ребят, с которыми мы работали, кратно растет и количество заказов, и масштаб заказов. У нас уже гимблы были большие, а сейчас они строят просто гигантские. Все движется, развивается, причем самоорганизованно. Избыточное регулирование и избыточная общественная активность, напротив, может сказаться отрицательно. Здесь главное – не помешать.