«Воздух»: девушки и самолеты

Весной 1942 г. на военный аэродром под блокадным Ленинградом прибывает пополнение – группа девушек-пилотов. Постепенно из пестрой стайки новобранцев на передний план выходят трое: москвичка Маша (дебютантка Кристина Лапшина), деревенская Катя (Аглая Тарасова – «Холоп-2», «Беспринципные») и главная героиня – дочь репрессированного летчика Женя (Анастасия Талызина – «Кентавр», «Я делаю шаг»).

Начнем с хорошего. В «Воздухе» много самолетов и реалистично показанные воздушные бои. Продуманные аудиовизуальные решения, нередко построенные на семантически насыщенных контрастах. Громкие звуки войны тут резко сменяются оглушающей тишиной, а камера то парит в бесконечном синем небе, то падает оттуда в самую грязь. Отметим и сложноорганизованные долгие планы, когда, к примеру, едва увернувшись от гусениц танка, камера успевает показать смерть вблизи, смерть вдалеке, проползти пару метров вместе с раненым, соскользнуть в траншею и уткнуться в лицо еще какого-нибудь персонажа.

В своих интервью режиссер Алексей Герман-младший («Под электрическими облаками», «Довлатов») часто сравнивает «Воздух» с «Дюнкерком». Что-то здесь действительно сделано, как у Кристофера Нолана, что-то – как в «1917» Сэма Мендеса, в «Иди и смотри» Элема Климова, в киноработах Германа-старшего, и это перечисление можно продолжать долго. Разумеется, в заимствованиях нет ничего дурного. Проблема, однако, в том, что у автора как будто не очень получается привести их в соответствие друг с другом и с художественным целым, отчего картина превращается в сухой каталог приемов.

Многие, пожалуй, слишком многие вещи тут существуют «для галочки» – не потому, что они для чего-то нужны именно в этом месте, а потому, что так принято в серьезном кино о войне. Вот, давя слезы, Женя утешительно лжет умирающему бойцу про сытую жизнь в Ленинграде. Вот почти обязательная сцена с младенцем. Вот во время авианалета человек не бросается на землю, а, ошарашенный, стоит или бродит под пулями, созерцая смерть вокруг. Этот ход на протяжении фильма повторяется раза три или четыре, с каждым разом все больше теряя в экспрессии. Вкупе с, прямо скажем, слабоватой драматургией все это создает ощущение искусственности происходящего и не дает погрузиться в изображаемый мир настолько плотно, насколько авторы, видимо, рассчитывали.

Столь же дежурно реализована и заявленная на уровне сюжетной идеи тема равноправия полов. В самом начале, глядя на прибывших девушек, парни-пилоты емко излагают мизогиническую программу-минимум: место женщины на кухне и в постели, их дело – детей рожать, а хороших летчиков из них не выйдет. И, конечно же, у главной героини детская травма – ее насиловал учитель в интернате, о чем она, отрешенно глядя в пустоту перед собой, любит поговорить.

Художественный темперамент тянет автора в сторону повествования камерного, бесфабульного и центробежного, однако какая-то другая сила заставляет делать «Воздух» многофигурным эпическим полотном о «великой войне». Действие перемещается с Ленинградского фронта на Сталинградский, а потом обратно. И поскольку оба аэродрома ничем друг от друга не отличаются (зритель и не догадался бы о смене локации, если бы не поясняющие титры), необходимость тут, кажется, исключительно формального свойства – чтобы придать картине видимость широкого эпического масштаба.

Особенно досадно, что в «Воздухе» есть потенциально очень сильные моменты, загубленные схематичным воплощением. Минутная сцена с эпизодической сотрудницей Эрмитажа и молоденьким солдатом могла бы быть душераздирающей, не будь она так картонно сделана. Эпизод в ленинградском Театре музыкальной комедии, где умирающие от голода артисты исполняют перед умирающими от голода зрителями «Сильву» Кальмана, был бы мощнейшим, если бы хоть кто-то на экране выглядел голодным и умирающим.

Безусловно, Герман – серьезный автор и его работа заслуживает внимания. Но в том-то и дело, что «Воздух» не похож и не желает быть похожим на традиционное военно-костюмное кино. Это конструкция тонкая, филигранная и, в соответствии с названием, словно прозрачная. И оттого в ней видны как на ладони и как-то болезненно чувствительны каждая неверная интонация и каждый грубый мазок.