Диагноз от Пиранделло
В Театре им. А. С. Пушкина вышел спектакль "Обнаженные одеваются". Пьесу итальянского классика Луиджи Пиранделло поставил Роман Козак. Авангард Леонтьев сыграл в ней писателя, пытающегося разобраться в происходящем. Все трое - автор, режиссер и резонер-Леонтьев - приходят к одному выводу: мир есть сцена, люди - актеры в масках, и срывать эти маски порой равнозначно убийству. Но на сцене Пушкинского театра самым убедительным был Пиранделло.
В своем раннем романе Пиранделло рассказывал о человеке, инсценировавшем смерть, чтобы попробовать начать жизнь сначала. Этот ход драматургу подсказывал собственный жизненный опыт: просиживая дни и ночи у постели теряющей рассудок жены, он сочинял сценарии побега из действительности и ту маску, под которой возможно было бы скрыться. Потом и эти маски, и эти сюжеты Пиранделло предложил театру, себе оставив маску известного драматурга: со временем Пиранделло приобрел известность как на родине, так и на Западе, где его драматургию поставили в ряд с новой драмой Ибсена и Гауптмана и интеллектуальным театром Брехта.
Ставить в России сверхтеатрального Пиранделло всегда означало предлагать альтернативу реалистическому театру. Но в спектакле Романа Козака альтернатива если и присутствует, то лишь в том смысле, как понимают театральные старушки, судачившие перед премьерной афишей о том, что, в то время как во всех театрах перед зрителями норовят раздеться, в этом театре обнаженные одеваются.
Собственно, обнаженная в пьесе - это молодая женщина. Она решается покончить жизнь самоубийством, ее спасают, и на требование объясниться она рассказывает о своей любовной драме. Исповедь девушки попадает в прессу и заинтересовывает известного писателя. Он предлагает девушке кров с целью расспросить и описать ее историю в книге. Но когда в дом писателя являются реальные персонажи этой истории, она приобретает совсем иной смысл. Да, я сочинила себе одежду - но не для жизни, а для смерти, и тут ее с меня сорвали вместе с кожей - таков смысл последних слов вторично отравившейся героини. Козак довольно внятно прочертил ту линию, на которой балансируют реальность и театр: действие идет на узкой полосе сцены, прошлое оживляется фронтальным светом, в котором тень от мебели создает на заднике очертания большого города; на полосу кисеи, вуалирующую сцену, проецируют контур окна - актеры глазеют в зрительный зал, как на улицу, а время от времени даже спускаются в зал, призывая зрителей - уличных зевак - в свидетели происходящего. Но решив пьесу на уровне сценографии и мизансцен, актерам Козак предложил странные условия игры: наиграть так, чтобы уж не было понятно, то ли они дурно выучены, то ли это персонажи актерствуют, как положено по сюжету. Ничего не скажешь - хитро, но вызывает этот ход никак не образ мира-театра, а раздражение. Если не задирать планку и это раздражение забыть, спектакль стоило бы рекомендовать публике для диагностирования собственных неврозов по методу Пиранделло: вы кажетесь себе жертвой притеснения окружающих - так посмотрите на происходящее с другой стороны. Тем более что пиранделлистская планка в нашем театре невысока. За последние 10 лет итальянца ставили у нас дважды. В Новом драматическом пьесу "Буду такой, как ты хочешь" стыдливо покрыли туманом недоговоренности.
Спектакль Театра им. Станиславского "Сумасшедшие поневоле" был хорош, пока в нем играла Елизавета Никищихина, выносившая на сцену стихийный ужас. Однако стоит вспомнить, что тот же Пиранделло в руках Анатолия Васильева стал материалом для актерского поиска, только и ценного в театре. Да что Васильев - Козак сам себе задал планку, поставив год назад во МХАТе "Самое главное". Тогда, пользуясь куда более слабой пьесой Евреинова, он сумел пропеть на руинах сценического реализма осанну театру как таковому. Но до этой планки не добираются даже гигантские тени из его нынешней премьеры.