"Нежный возраст" Сергея Соловьева
Соловьев снял красивое, спешное, умное кино с любовной историей взрослеющих детей, как у позднего Хулио Медема; с фантастическим животворящим финалом, как у "подпольного" Эмира Кустурицы; со смехом, как у самого себя в лучшие годы. Кино, где в героях снова мальчик, и снова из таких, которые ворованных компотов, в общем и целом, не пьют, но иногда - случается. Слова "нежный возраст" - цитата, она из воспоминаний Бродского. И фильм "Нежный возраст" - цитатник, путеводитель по хитам Сергея Александровича, дайджест, красная книжечка с исчезающими видами соловьевских нежностей, шалостей, дикостей. "Говорю тебе, он фук, фук!!! " - орал в "Ассе" расчувствовавшийся Крымов - Говорухин, и согласен с ним прослезившийся в парижской подземке герой "Нежного возраста" Иван Громов: "Я был фук". Чужая белая срывает пионерский шабаш, дедушка вновь умирает за кадром, на раздолбанном еще со времен "Черной розы" пианино вырисовывается очередная идиотская мелодия (под которую только невинности и лишаться), а воздушный шар из "Дома под звездным небом" с недетской силой бьет по темечку, обернувшись боевым медикаментом на парашюте. Сюжет - Иван Громов (Дмитрий Соловьев) ищет смысл слова "элизиум", услышанного от развратного отца развратного же одноклассника. И от жизни такой, которая "не жизнь, а рыночная экономика", он становится дальнобойщиком, а от единственной и несчастной любви идет на первую чеченскую войну. Все вертится: Питер, Париж, госпиталь в Минеральных Водах, дедова машина и слава, замечательная справка, заграничные родители, обидчики из коммерческой палатки, чеченец Аслан, капитан Окуньков, сексуальная химичка и одноклассник Анастас Богодуров с непечатным прозвищем. И золотая комната с серебряными потолками, в которой была обещана свадьба. И элизиум tremens в финале. Фильм жутко целевой С он строго про тех, у кого дни после детства пришлись на 1986 - 1994 годы жизни. Времена, когда на первое были плоды просвещения, а на второе - кровавые мальчики. Когда на первых порах к химичке под кофточку, а потом за здорово живешь в Чечню. Не было, скажете, такого? Полноте, всякое бывало.
На ляпы в этом деле Соловьеву указывали много и с удовольствием: то новые доллары мелькнут в кадре - это в конце-то 80-х, то музыка в наушниках зазвучит какая-то не тогдашняя, то окраинная станция парижского метро Porte de Lilac оказывается рядом с улицей Оперы, то пиво Stella Artois вспенится, о ту пору в СССР еще не импортировавшееся. Короче С во времена Шекспира не было сигарет "Друг". Ну не было, да. Но, как справедливо говорил в "Иронии судьбы" несчастный и хмельной Ипполит, С не мелочись, Наденька.
Сами-то времена Шекспира, черт возьми, были. И они у Соловьева получились бесконечно верными. Сознательное ретроспективное передергивание лишь ярче обозначило тот неуемный родимчик конца 80-х - начала 90-х, который ни с чем не спутать. Все точно так и было: и занимались черт-те чем, и "эротический шок" применяли, и от военруков уворачивались. И курица с вином была ох какая, и пятитысячная купюра шуршала, и у любимых девушек на подоконниках стояли большие, черные и могущественные музыкальные центры. Осколочные воспоминания Соловьева - очень юные, очень девичьи. Так обычно помнят что-то из школьной программы - кусочками, лепестками, названиями. (Не случайно в "Нежном возрасте" счет идет на самые исшарканные эпизоды школьного тренинга: "Идиот", "Отцы и дети", "Война и мир".) Метод "Возраста" - нечто отличное от бухучетного принципа программы "Намедни", коварно настоявшей на том, что человечество расстается со своим прошлым не смеясь, но хихикая в кулачок и делая беспрестанные записи в объемистой тетрадке. Соловьев - это не "намедни", Соловьев - это "когда-то".
Его Иван Громов по своему мифологическому пафосу - балабановский брат Данила наоборот. Антикиллер, дезертир, самоубивец, дурдомщик. Красивый, хилый и неспортивный. Но тоже - вполне пуленепробиваемый. И точно знающий, что русские своих - в любви не бросают.