"Все оппозиции несущественны"
В понедельник вечером на сцене Театра им. Моссовета прошла торжественная заключительная церемония "Золотой маски". Когда выйдет этот номер, лауреаты уже будут известны. По мнению критиков, следивших за фестивалем, главный претендент на победу в главной номинации - "Лучший спектакль" - был показан в последние дни фестиваля. Это "Молли Суини" петербургского Малого драматического театра в постановке Льва Додина. После московских показов лауреат многих международных премий Лев Додин ответил на вопросы "Ведомостей". - Лев Абрамович, почему вы выбрали для постановки пьесу современного ирландского драматурга? Ведь обычно вы предпочитаете сочинения русских авторов.
- Это не совсем так. Был период, когда меня считали специалистом по зарубежной драматургии. Я ставил Чапека, Гауптмана и Уильямса, и это доставляло свои неприятности... Потом стал заниматься русской литературой, и это тоже стало доставлять неприятности. Так всегда бывает. В последнее время я действительно больше имел дело с русской литературой, классической и современной. Когда становишься старше, с одной стороны, хочется все попробовать, с другой - многое откладываешь, не рискуя прикоснуться. "Молли Суини" так схватила меня за живое, что я даже не воспринял ее как западную пьесу. Если встречаешься с настоящей литературой, не хочется думать о делении на русское и западное. Может быть, для ирландца в "Молли Суини" интересен ряд жизненных подробностей, но для нас важнее другие составляющие этой пьесы. Мне кажется, они делают ее русской и связывают с драматургией Чехова, хотя "Молли Суини" можно назвать и по-настоящему ирландской пьесой. Мы сделали спектакль, не очень привязанный к ирландской почве. - Раньше вы всегда сочиняли в своих постановках сложную визуальную историю, а в "Молли Суини" намеренно ограничиваете себя. С чем это связано? - Спектакль ставится по каким-то внутренним причинам и побуждениям, которые не всегда хочется или удается анализировать. Его рождение есть выявление внутренних процессов. Стоит только сформулировать, манифестировать, что сегодня хочется быть лаконичным, простым, - ты вроде что-то отрезаешь, и уже не интересно. Значит, такая пришла пора. Часть возможностей уже опробована и использована. Хочется успеть передать какие-то вещи в наиболее чистом, сущностном качестве. - Вы чаще всего проводите гастроли Малого драматического театра в Театре на Таганке. С чем это связано? - В Москве мы играли в разных театральных пространствах. На сцене МХАТа когда-то шла моя "Кроткая", а потом "Пьеса без названия". В "Ленкоме" мы в первый раз показали москвичам "Братья и сестры". Но, в принципе, есть несколько причин играть "Молли Суини" в Театре на Таганке. С одной стороны, технологические, потому что эта сцена и зрительный зал наиболее близки к нашему по размерам и архитектонике. Хотя, к сожалению, в Театре на Таганке нет тех возможностей, которые появились на нашей сцене после нескольких реконструкций. С другой стороны, внутренняя эмоциональная память делает для нас слово "Таганка" чем-то особенным. С ним связана театральная юность и ее идеалы. Для меня это по-прежнему важно. - Меняется ли ритм работы театра в зависимости от того, где вы работаете - в России или на Западе? - Как бы долго мы ни работали на Западе, мы все равно там в гостях. И наша тревога, беспокойство и наш ритм жизни все равно с нами. Даже переселяясь на Запад, люди очень долго эту тревогу сохраняют. Да, бытово иногда там поспокойнее. Я уверен, что артисты не отравятся несвежей пищей в буфете. Да, они испытывают чуть больше уважения к себе, их чувство собственного достоинства возрастает, потому что по-прежнему нигде не умеют так ущемлять достоинство, как у нас. Да, некоторые вещи на Западе легче сформулировать, внутренне ощутить. Я не хочу проводить параллели с классическими примерами, но недаром там было написано немало сочинений. Из Рима многое оказывалось виднее. Но иногда внешний покой заграничной жизни только подчеркивает и обостряет наше беспокойство. При всей бытовой упорядоченности там очень много тревожного, только надо в это вглядеться. Человек везде существо больное, одинокое, закинутое в этот мир и не находящее ответа на многие вопросы. Пьеса "Молли Суини" это доказывает, хотя ее автор на вид - благополучный человек с розовыми щеками и со счастливой улыбкой. Но это ведь форма, которую мы часто принимаем за сущность. Нам кажется, что тревога станет меньше, если решить бытовые вопросы. Это не так. Она просто станет другой, уйдет на иной уровень подсознания. Поэтому, как только проходит туристское опьянение, а оно проходит быстро, ты начинаешь понимать, слышать эту тревогу в зрительном зале. Иначе мы не могли бы играть наши спектакли: зрители бы их не воспринимали. Что они понимают в истории северной деревни или в истории армии? На самом деле люди видят в спектаклях себя. В театре, который не пытается просто развлекать, публика не будет смотреть спектакль про кого-то, не высидит восемь часов, как на "Бесах", семь часов, как на "Братьях и сестрах", или даже два часа, как на "Гаудеамусе". Просто смотреть про несчастную Россию - этого долго не выдержишь. Во Франции к нам приходят после "Клаустрофобии" и говорят: "Откуда вы знаете, как ведут себя французские муж и жена наедине друг с другом? " Оказывается, речь идет о сцене из "Пельменей" Сорокина. Зрители убеждены, что мы подсмотрели французскую жизнь. Это как раз то понимание, которого нам так не хватает. Почему-то в России любят (в положительном или в отрицательном смысле) обязательно себя отделять или противопоставлять. Мы или хуже других и несчастнее других, или лучше и внутренне богаче других, и так далее. На самом деле все эти оппозиции несущественны. Это построения ложного ума. - Вы не так давно поставили в Гранд-опера "Пиковую даму" Чайковского. Вы меняете стиль репетиций, когда работаете не со своими актерами, а с певцами? - Если искренне занимаешься каким-то делом, то не можешь заниматься им по-другому, даже если изменится ситуация. Иногда приходится слегка переменить тактику, потому что в оперном театре обычно меньше времени на репетиции. Но все равно, ты занимаешься теми же самыми проблемами, разговариваешь с певцами как с артистами о том же самом. "Пиковая дама" отзывалась во мне и в певцах настоящим, живым больным нервом. В музыкальном мире много одаренных людей, они сразу откликаются на мои предложения. Потому что настоящая музыкальность подразумевает разбуженность души. - Не мешает ли вам, что в опере настроение и атмосфера действия уже записаны в партитуре? - В музыкальных шедеврах замечательно написан внутренний текст, та самая мелодия, которую мы с драматическими артистами нащупываем годами. Конечно, ее важно услышать и расшифровать. И если это удается, она дает мощный стимул певцу, она его держит. Конечно, в оперном искусстве много стереотипов, штампов и ложных представлений о том, что можно и чего нельзя. Но и в драматическом искусстве их хватает. Мне кажется, возможности оперы чрезвычайно широки и современны. Как только певцы чувствуют, что их индивидуальность учитывается, что нужно не просто петь и что-то изображать, а есть о чем думать, они с удовольствием работают. Несмотря на расхожее мнение, что оперный театр - коммерческое искусство, интерес и живое отношение к делу не теряют даже признанные мэтры. Работа с Клаудио Аббадо над "Электрой" тоже стала абсолютно живым взаимодействием, которое было интересно и ему, и мне.