Cвоя игра
В Театре эстрады в кои-то веки появился спектакль, отвечающий и названию театра, и художественной политике его руководителя Геннадия Хазанова. "Прощай, Марлен, здравствуй! " - это одновременно и вполне себе драматический театр, и качественное эстрадное представление. На афише премьерного спектакля в образе Марлен Дитрих красуется одна из самых сильных молодых актрис Москвы - Елена Морозова.
Она играет мадам, страдающую сильнейшей амнезией. Мадам не помнит себя, но в краткие мгновения не то помутнения, не то просветления рассудка узнает в окружающих давно почивших людей. Служанку она называет "Мария, дочь моя", а на почтальона наскакивает, называя Джозефом фон Штернбергом, а также по очереди Хемингуэем, Ремарком, Габеном, Синатрой, Кэри Грантом и еще всякими разными именами, которые имеют отношение к жизни не кого иного, как Марлен Дитрих.
Выяснение вопроса, кем является эта старая мадам, и составляет интригу пьесы Дмитрия Минченка. Иной раз выходит, что мадам - это соседка дивы, самозванка, добившаяся портретного сходства с Дитрих, присвоившая себе ее биографию и дурачащая окружающих, чтобы после смерти оригинала занять в сознании окружающих ее не успевшее остыть место. В другой раз выходит, что она и есть Дитрих, только по причине возрастного слабоумия потерявшая ориентацию в пространстве и времени. Если судить по названию спектакля, то играть его собирались про впечатлительную соседку. В таком случае "прощай, Марлен" адресуется к самой Дитрих, известие о смерти которой приходит под финал, и тогда соседка выходит на сцену в легендарном платье с блестками по лифу от Жана Луи, поет с чувством триумфатора песню "Джонни", и все аплодируют ей как самой Дитрих.
"Игра в Марлен" - так называет этот жанр режиссер Геннадий Шапошников. Почтальон (Владимир Панков) и служанка (Ксения Симонова) поначалу недоумевают, столкнувшись со странностями мадам, потом впечатляются ее видениями, начинают подыгрывать ей, входят во вкус, а почтальон входит еще и в роль - одну, другую, третью, сосет трубку, будучи Хэмингуэем, важно приглаживает волосы, став Штернбергом. Массовка при этом танцует, поет и переодевается в бесчисленные костюмы Игоря Чапурина соответственно фантазиям мадам - тут они пассажиры парохода, отбывающего в Америку, а тут нацистские сучки в кордебалете Геббельса, а вот и солдаты на передовой, слушают "Лили Марлен". Время от времени где-то под колосниками мелькнут цилиндр и короткая юбка Голубого ангела. Откуда-то издалека прозвучит куплет из "Джонни".
"Лена, - увещевал Морозову незадолго до премьеры Геннадий Шапошников, - сыграй финал так, как будто ты на минуту усомнилась в том, кто ты такая".
"Не понимаю зачем, - расстраивалась Морозова, - ты же знаешь: я - Марлен".
"Да-да, конечно, знаю, тогда попробуй сыграть, как будто ты стоишь на высоте, собираешься полететь, но на минуту тебе становится страшно прыгнуть".
"Обман, обман, - плакала Морозова, - я Марлен, к чему эта пошлая игра! " Между тем только игру и ставил Шапошников. А то, что начудила в спектакле Морозова, - в правилах совсем другой игры. В этом развеселом антураже она ведет себя так серьезно, словно она медиум, через который транслируется сама история. Надо видеть, какую торжественно-победительную позу принимает она, выходя на поклоны: в то время как в зале бьют в ладоши и ее партнеры прижимают руки к груди - спасибо, мол, спасибо, смущены и польщены, - Морозова стоит не шелохнувшись - задрав подбородок, очи долу - и слегка приспустив на груди меховое манто: воистину из праха восстав. Это и смешно выглядит, и нелепо - если не знать, что это только часть большой игры, которую затеяла Морозова. Причем затеяла не сейчас.
Впервые она впала в подобную амнезию несколько лет назад: забыла имя, данное ей при рождении отцом - известным кинорежиссером, чтобы называться Морозовой: ночью, рассказывала она знакомым, привиделся Савва Морозов, называвший ее своей дочерью. После Морозова были Раневская, Платон и большинство сыгранных ею персонажей. "Она всегда кем-то прикидывается: то ведьмой, то еще кем-то", - говорил Владимир Мирзоев, когда Морозова репетировала в его "Миллионерше". "Я - Эпифания", - грудным голосом вещала она в ту пору. Однако никакой патологии в Морозовой при медосмотре вы не обнаружите. Если и можно что-то в этом обнаружить, то истинно российскую авантюрность, породившую десятки исторических самозванцев - начиная с Лжедмитриев и заканчивая Лжеанастасиями. Морозову от них отличает совершенное бескорыстие. Даже режиссеров она выбирает не тех, с которыми можно составить имя, а маргинала Романа Виктюка, авангардиста в отставке Клима, Геннадия - бог его знает, кто такой, - Шапошникова. И если можно найти какую-то цель в ее тематических видениях и публичных бредах, то это праздничное жизнетворчество евреиновского образца. Все это есть в природе любого актера. Но никто не проявляет этого так талантливо и так бесстрашно, как Морозова, - не боясь прослыть смешной или попросту дурой, и представление, в которое Морозова превращает свою жизнь, стоит десятков спектаклей, идущих на сцене при участии талантливых актеров. Не хочу сказать плохого о последнем из таких спектаклей, коим является премьера в "Эстраде", но поза мадам Морозовой в нем - пусть и смешная поза - убедительнее приличной игры ее партнеров.