Маленькая трагедия от А. Васильева
В спектакле Анатолия Васильева, в самой середине сюжета, есть забавная интермедия: на сцене неожиданно появляется человек с гитарой и затягивает песню Окуджавы: "Моцарт на старенькой скрипке игра-ает... " Поет он хорошо, душевно, пародией тут и не пахнет - однако его присутствие непереносимо. Хочется встать, подойти, взять за шиворот: убирайтесь, любезный, убирайтесь прочь с вашей трогательностью, искренностью и человечностью. У нас идет серьезный разговор, вы нам мешаете.
Надо думать, именно такую зрительскую реакцию режиссер и планировал. Анатолий Васильев в который раз подтвердил, что личными переживаниями, горизонтальным срезом душевной жизни его театр не занимается и заниматься не будет. Более того, зрителю, взъевшемуся на певца, поневоле приходится признать: есть вещи более значимые, чем "человечность". Первая из них - блаженство гениальности. Вторая, еще более важная, - вечное блаженство. В "Моцарте и Сальери" речь только об этом и идет, больше ни о чем. В спектакль включены: пушкинская трагедия, несколько стихотворений (герои читают их друг другу в сцене застолья) и Requiem, написанный Владимиром Мартыновым. Этот спектакль несколько раз был сыгран в позапрошлом сезоне, а потом произошло несчастье: по нелепой случайности погиб актер Владимир Лавров, игравший Сальери, - замечательно талантливый, смелый и веселый человек. Было ясно, что замену ему найти невозможно, что спектакля больше не будет. Что, в общем, и подтвердилось. "Моцарт и Сальери", выпущенный Васильевым в июле 2002 г., - это новая работа. Сохранена прежняя структура, звучит прежняя музыка, но все происходящее на сцене (в особенности - происходящее между Моцартом и Сальери) приобрело смысл, существенно отличающийся от прежнего. Поэтому не будем говорить о том, что нынешний Сальери хуже давешнего (хотя быть в этой роли лучше Лаврова, я полагаю, невозможно), - перед нами другая, изменившаяся история, и ее надо обдумывать заново.
Главная перемена: в том спектакле Моцарт и Сальери до какой-то секунды были равновелики, конгениальны и необходимы друг другу. В нынешнем их равенство нарушено с самого начала, хотя герои никак не хотят в этом признаться - ни себе, ни людям.
Владимир Лавров ясно давал понять: грех и беда Сальери в том, что он, решаясь на предательство, убивал в себе гения - и лишь потом оказывался способен убить Моцарта (гений и злодейство действительно несовместны, зато гений и злая мысль - еще как). Александр Яцко, играющий ныне, дает понять с той же ясностью: грех и беда Сальери в том, что он - Сальери. Ему мучительно больно за целеустремленно прожитые годы.
"... Ужель он прав, / И я не гений? " - в общем, не такое уж открытие для Сальери - Яцко: страшные подозрения на сей счет, похоже, роились у него давно. Что же до зрителей, нам и подозревать нечего: это ясно, как простая гамма, это у Сальери на лбу написано: "НЕ ГЕНИЙ". Но пусть бы оно так: Сальери обрек себя на духовную гибель потому, что свою "недогениальность" он воспринимает как тяжелое оскорбление. Он оскорблен всеми: Богом, природой, судьбой - и, разумеется, Моцартом. На первый взгляд может показаться, что Моцарт в исполнении Игоря Яцко (с Александром они не родня, лишь однофамильцы) - существо чересчур легкомысленное, если не вовсе пустоголовое. На сцену он вылетает как ребенок, отпущенный с уроков: дурачится, захлебывается смехом, несет всякую чушь, в руках трость, на голове экстравагантная широкополая шляпа (должно быть, тот самый "боливар", что носили и Онегин и сам Пушкин) - одним словом, гуляка праздный, и это еще мягко сказано. Бросив реплику насчет гения и злодейства, только что пришедшую на ум, этот Моцарт даже не заметит, что собеседник потрясен, но расплывется в улыбке: ух ты, надо же, как ловко у меня язык повернулся! И снова засмеется. Сальери, который весь извелся, размышляя о своем призвании, о своем служении, о долге, готов убить за этот смех - и убивает.
Моцарт, конечно, отнюдь не бездумен, но он совершенно не умеет думать о себе. Кто я, что я, в чем моя вера и т. д. - таких вопросов для него попросту не существует. Кому угодно, тот пусть назовет это легкомыслием, я же твердо уверен, что неспособность к рефлексии - благословение Божие. Она придает людям ни с чем не сравнимое обаяние (даже тем, кто способен забыть о себе хоть на время), но главное в другом: она обостряет все виды заинтересованности окружающим миром - от простого любопытства до умения любить других, как самого себя. Человек, приучивший себя упорно рефлексировать, никогда не смог бы написать Requiem.
Слово это, как многие, должно быть, помнят, означает на латыни "покой" в винительном падеже. Владимир Мартынов твердо уверен, что композиторы Нового времени (начиная, между прочим, с самого Моцарта) постоянно совершали одну и ту же ошибку, строя свои RequiemХы на скорбных и мрачных темах. Сказано же: покой.
"Во блаженном успении вечный покой": чем плохо? Да, конечно, печально расставаться с дорогим человеком, но печаль - это именно печаль, никоим образом не отчаяние. Оно пусть себе грохочет, где хочет, однако в Церкви и в духовной музыке (а любой Requiem - это духовная музыка) ему нет места. Радости же - есть. Не бурной, конечно, но глубокой, чистой и торжественной.
Я совершенно не способен сказать, к какой музыкальной школе принадлежит Мартынов, что он унаследовал от своих учителей, в чем превзошел их - это дело специалистов. Однако я могу свидетельствовать: его музыка ясна и властна, она действует так, как надо. Сердце замирает. Слезы невольные и сладкие текут во всю ивановскую. На душе становится необыкновенно хорошо - и это не экстатическое, а спокойное, умиротворенное состояние. Выбить из него может только гадкая (сальерианская) рефлексия: ах, до чего же тонко я умею чувствовать музыку! Конечно же, говорить надо не только о музыке: мартыновский Requiem превращен Анатолием Васильевым и художником Игорем Поповым в замечательное по красоте действо. Исполняют его ансамбль Татьяны Гринденко Opus Posth и хор "Сирин". Вид музыкантов причудлив и, при всей комичности, несколько жутковат: это даже не бродячий оркестр, это нечто среднее между группой беженцев и шайкой мародеров. Чего у них только нет, помимо инструментов: один тащит какую-то картину вместе с мольбертом, другой проволочную клетку, у третьего к спине, на манер рюкзака, прицеплен стул, у четвертого в руках бюст, а на плече - ворона, в одежде странным образом сочетаются меха и отрепья, тельняшка и соломенная шляпа - обломки культуры, изыски помойки. Васильеву важно, чтоб весь этот кошмар мы разглядели как следует: Opus Posth появляется на сцене очень рано, вместе со Слепым скрипачом (превращенным, к слову, в тамбуринщика) - и в ответ на реплику "Из Моцарта нам что-нибудь! " с избыточной пронзительностью играет: "Дай руку мне, красотка... ". Это похоже на приглашение в ад; вспомним, как в другой пушкинской трагедии Статуя говорила Дон Гуану то же самое: дай руку. И они проваливались.
А хор - это просто ангелы. Прозрачные нимбы, парчовые ризы. Голоса - не то чтобы отрешенные, но бесстрастные. Кто же не знает: любовь и страстность - очень разные вещи.
Моцарт любит музыку, Сальери вожделеет к ней: все прочие отличия не столь существенны. Для трагедии достаточно и этого. Резюмирую: "Моцарт и Сальери / "Requiem" - самый умный, самый красивый и самый значительный спектакль сезона 2001/2002. В сентябре он снова появится на сцене: не пропустите.