Наш колхоз
Восемнадцатого апреля на Новой сцене Большого театра - премьера балета Шостаковича "Светлый ручей". Сюжет из колхозной жизни, повествующий о приезде в колхоз концертной бригады солистов Большого театра, приглашен ставить один из самых остроумных и многообещающих хореографов, 32-летний Алексей Ратманский. На этот месяц солист Датского королевского балета буквально поселился в маленьком кабинете на пятом этаже Большого.
- Алексей, вы занялись хореографией в расцвете своей исполнительской карьеры, жертвуя своим актерским успехом ради балетмейстерских опытов. Вы не хотите больше танцевать? - Спасибо за комплимент. Танцевать я по-прежнему хочу, но считаю, что мне не стоит отказываться от потрясающих предложений ставить в Мариинском и Большом театре, от работы в Сан-Франциско, Стокгольме. Больше не позовут. Так что приходится совмещать, меньше танцевать. Тяжело выходить из формы и возвращаться. В прошлом сезоне я танцевал Леско в "Манон" Макмиллана и много партий - Циклопа, Посейдона, Бога войны - в "Одиссее" Джона Ноймайера. Опыт танцовщика прямо связан с постановочными решениями - то, что рождается в голове, надо проверить на себе и на других. - Сколько движений вы сочиняете за один репетиционный день? - У меня есть определенный план, норма - три минуты в день. Когда я только приехал, ставил по четыре минуты, потом по три, по две, сейчас - по одной. И если мне удается выполнить свой план, я очень горжусь. Пока успеваю - я рассчитал, чтобы не опоздать к премьере.
- А метод импровизации вы используете? К предложениям артистов вы прислушиваетесь? - Если человек улавливает характер, он часто предлагает чудесные вещи. И я принимаю это в наш спектакль. Это называется красивым словом "сотворчество", "сотрудничество". Но я пресекаю все попытки двинуться в противоположную сторону.
- Я слышала, что репетировать "Светлый ручей" начинала чуть ли не вся труппа Большого театра, так как из-за сложностей хореографии было неясно, кто "доживет" до премьеры...
- Это обычное дело - готовить по пять составов на ведущие партии. Почти все "выжили", за исключением тех, кто отказался. Причины разные: гастроли, больные ноги, желание непременно танцевать только премьеру. В первом составе премьеры будут участвовать Галина Степаненко, Юрий Клевцов, Сергей Филин, Мария Александрова. - Вы человек с юмором, хореограф ироничного склада ума, как это кажется по "Прелестям маньеризма" и "Снам о Японии". А в "Светлом ручье" идеологически выдержанный сюжет - о жизни колхозников. Вы иронически его переосмысливаете? - Нет, ставлю как есть.
- А не боитесь, что вас обвинят в надругательстве и "кощунственном сопоставлении", как говорил Сергей Довлатов? - Музыка написана Шостаковичем по определенному либретто. Менять либретто мало кому удается безнаказанно, как Матсу Эку в "Жизели" или "Спящей красавице". Это очень тонкое и трудное дело. А у Шостаковича в музыке все слышно - где собака лает, где едет велосипед, где доярка с трактористом, где Зина-затейница плачет. В чем тут надругательство над святынями? Ведь есть не только "Кубанские казаки", а и документальные кадры, запечатлевшие людей, которые полны искреннего оптимизма. Трудно сказать: не пережив этого времени, невозможно его понять. Например, моя 95-летняя бабушка говорит, что они совершенно искренне верили в коммунизм и Сталина и знали о терроре, но считали, что посаженные и сосланные действительно враги. Оптимизм в те времена был ненаигранным, настоящим. Поскольку никакой тени в музыке и либретто нет, глупо ее там искать и навязывать что-то разоблачительное. Мне хотелось уважать замысел авторов - Шостаковича, Лопухова и Пиотровского. Шостакович искренне писал балет на сюжет из колхозной жизни, а все, что он имел по этому поводу сказать, слышно в музыке. И я стараюсь следовать этому и улавливать все импульсы.
- "Светлый ручей" - предложение Большого театра? - История началась еще при Геннадии Николаевиче Рождественском, который пригласил меня на постановку. Речь шла о трех названиях - "Светлый ручей" Шостаковича, "Шут" Прокофьева, "Прометей" Бетховена. Я остановился на балете Шостаковича. Мои музыкальные вкусы сформировались во многом благодаря записям Рождественского. Я знал их наизусть. Жаль, что сейчас никому не пришло в голову пригласить Геннадия Николаевича продирижировать премьерой. - Раньше вы ставили в Москве специальные проекты для Нины Ананиашвили - "Прелести маньеризма", "Сны о Японии". Теперь впервые работаете над полнометражным балетом в Большом театре. Сильно ли отличаются ощущения? - Конечно, над спектаклями для Нины Ананиашвили и группы солистов работать было намного легче. Ощущения катастрофы накануне премьеры в Большом нет, хотя постановочный процесс продолжается до последнего дня. Этот театр - огромный организм, много проблем с тем, чтобы заставить части целого правильно взаимодействовать между собой. Есть хорошее слово для обозначения этого - connection.
- Вы не задумываетесь о рекламных, пиаровских ходах и рассчитываете только на то, что публике интересно ваше имя? - Мне хотелось бы ставить только то, что интересно, и пока обстоятельства позволяют. В Стокгольме я ставил в Королевском оперном театре "Жар-птицу", а в Сан-Франциско - "Карнавал животных" Сен-Санса. - Как же вы решили традиционный номер "Лебедь", безоговорочно называемый "умирающим"? - В "Карнавале животных" вообще много зверей и птиц - кенгуру, рыбки, слоны, ослы, утки, кукушки, птички. Лебедь у меня дословно фокинский, по традиционному исполнению Анны Павловой, но словно больной, грустный, раненый. Все животные собираются вокруг него и сопереживают, но Лебедь не умирает.
- Вы интересуетесь тем, что происходит в мире современной хореографии? Некоторые балетмейстеры, кстати, вовсе не стремятся включаться в контекст. - Это очень индивидуально. Некоторым и не надо смотреть. А мне - необходимо. В Стокгольме я видел абсолютно гениальную премьеру Матса Эка "Флюк". В мире сейчас работает очень много интересных хореографов. Мне нравятся американец Марк Моррис, французы Маги Марен, Анжолен Прельжокаж, Филипп Декуфле. В ряд гениальных представителей хореографии ХХ века входят Баланчин, Марта Грэхем, Джером Роббинс, Фредерик Аштон. Общепризнанных авторитетов сейчас нет, хотя Килиан, Ноймайер, Бежар, Форсайт, Матс Эк, Пина Бауш - все могут считаться "священными чудовищами" современной хореографии. Они оставят след в истории современного танца. - Есть ли будущее у классического балета, или он обречен стать музейным раритетом? - Чтобы танцевать классику, спектакли позапрошлого века, надо обладать некоторой долей простодушия, почти наивности, чтобы проникнуться происходящим, поверить во все это. Экзотика - вот что такое классический балет. Балетные люди - это особый вид, как редкие цветы или собачки, специально выращенные для этого экзотического дела - показывать движения очень условные, специально придуманные, неестественные. Пекинесы тоже были выведены как особая порода собачек, живших только на территории императорского дворца. То, что мы имеем в качестве спектаклей классического наследия, - это своего рода классические пекинесы. Настоящий эмоциональный, сильный отклик у зрителя вызывает contemporary dance - современный танец. Это спектакли актуальные по стилю, идеям, форме. Но зрителя может увлечь и гениальный исполнитель из той специально выведенной породы - с длинными ногами, невероятным подъемом стопы, потрясающими руками и, главное, харизмой. - То есть когда вы выходите на сцену в классическом бурнонвилевском балете - "Сильфиде", например, - вы воспринимаете это как работу и условность происходящего на сцене вас не коробит? - Должен признаться, что теперь мне это менее интересно, чем раньше, хотя я с огромным удовольствием танцевал Джеймса год назад - все-таки партии, имеющие драматическое развитие, всегда привлекательны. Но будущее за современным танцем, это ясно. - Есть ли артисты, с которыми вам обязательно хотелось бы в будущем сделать спектакль? И остается ли Майя Плисецкая вашим идеалом художника, как и раньше? - Да. Трудно это объяснить. Я сформировался в большой степени благодаря ее записям, пластике, фотографиям. Это не громкие слова. Из современных исполнителей я считаю необыкновенной балериной Наталью Ледовскую, солистку театра Станиславского. Всегда хочу работать с созвездием балерин Мариинского театра. Это не меньше десятка удивительных индивидуальностей. Не считая тройки Лопаткина - Вишнева - Захарова, я люблю Павленко, Сологуб, Аюпову, Думченко. Даже не хочется никого выделять - настолько каждая великолепна. Для жены своей мало ставлю, т. е. почти не ставлю. Мы будем вместе танцевать этим летом. Есть канадская балерина, перевернувшая мое представление о том, как надо танцевать. Это Эвелин Харт, звезда Королевского виннипегского балета. Она продолжает выступать, несмотря на солидный возраст. И хотя мы с ней хорошо знакомы, я даже не решаюсь к ней обратиться. Настолько она гениальна.