"Россия, кто здесь крайний? "
Не всякий даже театральный человек знает, что легендарный сценограф, главный художник БДТ Эдуард Кочергин был затырщиком (кто не знает - приемщиком стыренного, краденого).
Что он, воспитанник детприемников военных лет "имени Лаврентия Павловича Берии", просивший у портрета поляка Дзержинского, чтобы тот вернул ему его польскую "матку Броню", множество раз пытался сбежать в родной Ленинград, откуда его, сына репрессированных родителей, опять сдавали на хранение "Лаврентию Павловичу".
Что первой в его жизни кражей была кража карандашей.
Что он был беспризорником, "скачком" (маленький, худой, прятался по верхним полкам вагонов и соскакивал с идущего поезда вместе с краденым, отчего имеет давно поврежденную спину и нынче дает всем друзьям квалифицированные советы, как ее лечить кальцием с витамином Е. ).
Что первым его художественным промыслом были наколки великого вождя на плечах и груди воров в законе, а наколкам научил его в детприемнике помхоз Томас Карлович Японамать, продавший в японском плену свое белое тело традиционной татуировальной школе. По "усатому" нельзя было бить, и, может быть, это самое первое художественное умение (он выколол восемью иголками семерых "усатых") и спасло жизнь будущего академика Кочергина.
В петербургском арт-подвале "Бродячая собака" состоялась презентация его книги "Ангелова кукла" - книги рассказов, посвященных "опущенным", как говорит сам Кочергин, людям 1940 - 1960-х гг.
То, что Эдуард Степанович сделался писателем, некоторые театральные люди знают уже давно. Десять лет, с 1992 г. , "Петербургский театральный журнал" печатал его рассказы под названием "Рассказы бродячей собаки": редакция находилась во дворе легендарного, тогда еще заброшенного подвала - вполне в духе рассказов, и Кочергин приходил туда рассказывать, считая, что он сам и есть "бродячая собака" - человек, исходивший пол-России. (Уже сделавшись художником, он прошел весь север - Вологодчину, архангельские деревни; его здоровье спасала новгородская бабка Бобылиха Нюхалка - и от этих походов его замечательное знание основ российской материальной культуры. Кто видел декорации додинских "Живи и помни", "Братьев и сестер", "Дома" - поймет! ) Сначала я записывала его на диктофон, но скоро рука Эдуарда Степановича, привыкшая к бумаге и карандашу, стала самостоятельной, самобытной писательской рукой. И если есть высшая похвала Кочергину как писателю, то она принадлежала Александру Володину: однажды он наткнулся на рассказы в "ПТЖ" и был потрясен.
Глаз "рисовального человека" поразительным образом зафиксировал и досконально запомнил фактуру времени и пространства. Кочергин, как художник, привык мыслить образно, драматургически - и это перешло в рассказы. В каждом - драматический сюжет. Это и судьба слепого Капитана, который зарабатывал по пивным Васильевского острова со своей курочкой Черной и которого хоронили весной 1953 г. все ленинградские обрубки победившей империи Советов (один из самых потрясающих рассказов - "Капитан") , это судьбы питерских проституток - "парколенинских промокашек" Дашки Ботанической и Екатерины Душистой. Но в рассказах Кочергина важно и другое: как падает свет на превращенное в страшное месиво лицо молодого безрукого инвалида, который в утреннем вагоне 1945 г. целует "лохматыми губами" нежную шею юной девочки (рассказ "Поцелуй") , и как из единственного его уцелевшего глаза падает слеза. Подростку-скачку Кочергину в тот момент казалось, что он слышит звук падающей слезы. ..
Изобразительно мы попадаем то в мир Брейгеля, то Вермеера. Рассказы художника помнят послевоенный российский мир, но в отличие от сегодняшних "проектов" о проститутках и бомжах, кочергинский литературный "проект" возвращает отечественному пространству истинные судьбы тех обитателей советского дна, кто и при жизни не имел права голоса. У некоторых, к примеру, не было после войны языка, они были немыми. За них сегодня говорит Кочергин.
После смерти Сталина Ленинград "вычистили" и свезли всех "обрубков" в северные монастыри, худо-бедно приспособленные под интернаты. Как Василия Петроградского и Горицкого, безногого бывшего моряка, организовавшего в Горицах хор "самоваров" - инвалидов без рук и ног, которых санитарки выносили на солнышко подышать. (Туристы, комфортабельно путешествующие на Валаам и в Горицы, не знают, что половина населения этих мест - дети тех самых "самоваров", каждого из которых однажды пожалела какая-нибудь одинокая санитарка. ) То, что фактуру жизни так подробно запоминал глаз художника, мне понятно. Но - ухо? Рассказы написаны удивительно густым языком, переработавшим в литературу блатной жаргон и театральный сленг, разноголосую, колоритную речь "опущенных" людей.
Часть рассказов посвящена "бывшим людям", "антикам", как называли их в Средней художественной школе при Академии художеств. Собственно, и начиналось все с рассказа "Последние" - о том, как в поисках мебели для спектакля Гинкаса в театре на Литейном в начале 1960-х он, Кочергин, молодой художник, попал в старую квартиру, к генеральской дочери Анне Павловне. Она осталась жива потому, что ее изнасиловал в 1918 г. ворвавшийся в квартиру матрос.
Мебель Анны Павловны, наверное, по сей день сохранилась в театре (в остатках) , как и память о "последнем швальнике императора" Александре Сергеевиче, который когда-то "строил" мундиры для императора, а в старости служил ночным сторожем театра.
Кочергин написал драматургию судеб, "эпопею народной жизни", как сказали бы в позапрошлом веке. В этой жизни был свой закон, имевший под собой своеобразное понятие о чести, свою незыблемую иерархию. "Я вор в законе", - в шутку говорит о себе бывший "скачок", ныне академик, и это для него не пустой звук, как определения "фраера" или "шестерки" (а они и в театре "шестерки"). Наш сегодняшний беспредел - следствие того, что этот закон рухнул, слово чести (если даже это воровское слово) перестало быть.
"Россия!. . Кто здесь крайний? " - называется один из северных рассказов. Вообще-то это фраза, услышанная в очереди за водкой. Но это и вопрос всей книги Эдуарда Кочергина. Вопрос стране, где всегда крайний - человек.