Проект “Б”: В последний раз о мате
В Белгороде местные власти ввели штраф за публичное употребление ненормативной лексики. Несмотря на “периферийный” характер этого события, симптоматичность его очевидна. Вспомним кампанию “Идущих вместе” против писателей, проект закона “О языке” или всеобщее негодование в адрес Киркорова. Эти и другие явления неоднородны, за ними стоят разные и порой противоречащие друг другу веяния. Но тенденция налицо: табуированная лексика сильнее обычного беспокоит общество.
Мат существовал всегда, но взбутетенились люди лишь в последнее время. Это объясняется двумя причинами. Во-первых, чувствуется связь грубой экспрессивной лексики с агрессией. Одна из функций мата – оскорбление личности. Даже “без злого умысла” можно нанести психологический ущерб тем, кто не выносит мата. Таких людей очень много. В недавнем прошлом воспитанные люди даже не знали этих слов. Какая-нибудь барышня могла от них упасть в обморок. Особые вибрации мата связаны с его прямыми значениями, образующими табуированную сферу, а также с его вероятным ритуально-магическим происхождением, сохраненным в памяти культуры.
Во всем мире есть разумные соглашения, ограничивающие употребление брани. “Слова из четырех букв” забибикиваются в западных телепередачах, цензура не допускает их в прессу, они невозможны в выступлениях политиков. В России, где мат по ряду культурных факторов табуируется сильнее, чем в других странах, публичная матерщина всегда попадала под статью о хулиганстве, но по неписаным законам обычно прощалась. Однако существующий сегодня социальный запрос на усиление строгости к матерщинникам может психологически объясняться общим настроением страха. Прежде всего это страх перед экспансией, вторжением в наше личное пространство каких-то агрессивных сил. Поэтому можно ожидать, что белгородскому примеру последуют многие.
Другой фактор беспокойства состоит в том, что на глубоком уровне подсознания нашей культуры мат воспринимается как нечто аморальное. В популярной мифологии массового сознания он является одним из знаков “раскрепощенности”. Мат входит в некий ассоциативный ряд, начиная от секса, которого “не было” в советской и христианской традициях, и кончая наркотиками, составлявшими неотъемлемую часть контркультуры прошлого века. Реакцией на вчерашнее настроение вседозволенности стали тоска общества по охранительному вектору, потребность в благонамеренном разуме “цензора Никитенко”. Эта понятная и оправданная тоска сопровождается такими популистскими крайностями, как нелепые акции “Идущих вместе” против писателей.
Взрослому человеку можно не объяснять, что искусство является особым пространством, где язык выступает в специальных функциях и вообще возможны любые эксперименты. В художественном тексте мат – уже не мат, а что-то другое. Как и любое слово, попадая в “тесноту поэтического ряда”, меняет свою природу. Кроме того, художественный текст не может никого “оскорбить” или “обидеть”, поскольку он герметичен и замкнут в самом себе. Наконец, каждый свободен выбирать, что читать или слушать. Художник имеет право использовать “запрещенные” слова в подходящих жанрах и контекстах. Но нужен цензор Никитенко, чтобы обеспечить людям, не желающим слушать мат, их право не слышать мат.