Мелкий бес великой эпохи
Популярный юмор имел в советской культуре особый статус. Он был страшно далек от вкусов гуманитарной элиты, определявших канон, и целиком оставался в сфере масскульта. Но пародист Иванов, Жванецкий и шестнадцатая страница “Литературной газеты” невозможны без Виктора Ардова, “Парнаса дыбом”, Бабеля, Зощенко и “Сатирикона”, а те, в свою очередь, без Гоголей и Щедриных. Наш “разговорный жанр”, в отличие от импровизационной наивно-бытовой американской stand-up comedy, имел мощные литературные традиции. Они смутно вибрировали в выступлениях эстрадных юмористов и через них передавались простым людям со средним и высшим техническим образованием. Юмористы играли роль, в чем-то аналогичную роли бардов: сами не являясь высокой культурой, они были носителями ее вируса в культуре массовой.
Таким был и Роман Карцев. Начав с одесской художественной самодеятельности и пройдя через артистическую школу Аркадия Райкина, он стал блестящим комическим актером и незаурядным чтецом. Кроме невероятно популярного шоу в паре с Ильченко на тексты Жванецкого он имел свои моноспектакли, в том числе по рассказам Бабеля и Шолом-Алейхема, несколько интересных киноролей. Особенно запомнился его Швондер в перестроечной экранизации “Собачьего сердца”, одного из культовых произведений неофициального интеллигентского канона Великой Эпохи.
В советской, да и вообще в русской традиции смех был запретнее и этим привлекательнее, чем в западной. Может быть, именно поэтому фрондирующие юмористы семидесятых производили легкое впечатление экстремальности, которое теперь кажется абсурдным. Они щекотали толпу даже не эзоповым языком, а какой-то хитрой системой интонационных “намекиваний”: “Может, в консерватории что-то подправить?” В текстах, озвученных Ильченко и Карцевым, зритель радостно отлавливал несколько так называемых “смелых мест”, как бы высмеивающих не только “отдельные недостатки”, но и “всю систему”. Сегодня такие фразы не кажутся ни смелыми, ни даже смешными. Но в том контексте они вибрировали. Сатирик ощущался как нечто большее, чем сатирик. Он был скорее Сатир, мелкий бес, смеющийся чертик из табакерки, с запретным плодом в кармане.
При всей условной неактуальности этого жанра сегодня на юбилейном бенефисе артиста в концертном зале “Россия”, практически не было свободных мест. Пришли в основном люди старшего возраста. Вслед за Карцевым на сцену вышел Семен Альтов, а потом и Жванецкий в своем имидже 20-летней давности, с неуклюже сидящим пиджаком и декоративным помятым портфелем. Так он когда-то мог выглядеть на полузакрытом концерте в Протвине. На большом экране показывали фрагменты классических миниатюр Карцева и Ильченко. Один раз там появился молодой Райкин, играющий на пару с Карцевым знаменитую миниатюру “Авас”. Райкин заливался бесподобным идиотским смехом, а Карцев стоял и молчал, как бы не понимая, в чем здесь юмор. К сожалению, сценка оборвалась на середине, что было очень обидно. Вообще, на ностальгическом экране все было значительно интереснее, чем на сцене. На сцене смешнее всего оказался “Гурман”, который бережно подвигает картошку к мясцу, чуть-чуть добавляет горчички и “отправляет в рот”. А с экрана шла энергия великой эпохи “Радионяни”, “Голубого огонька”, дурацкого “Кабачка 13 стульев” и Ленинградского театра миниатюр. Эта энергия передавалась залу, который с готовностью хлопал заслуженным старым хохмам и фирменным карцевским паузам.
Сегодня все эти тексты неинтересны по многим причинам. Во-первых, окружавшая их зыбкая аура полузапретности давно растаяла. Во-вторых, теперь народ получает любую культурную информацию из первых рук и не нуждается в таких переносчиках вирусов, как юмористы и барды. В-третьих, стоящие за юмористами большая литература и театр сегодня сами терпят кризис. Но артистизм, вкус, драйв, изящество мимики и жеста, заразительная витальность старых добрых Ильченко и Карцева навсегда останутся записанными на пленку времени, поверх всяких текстов и идеологических упаковок. Я вчера видел раков – по пять рублей, но больших. Доцент был тупой. Вы не Сидоров-кассир. Ставь псису, найдем. До-то-го, до-то-го, до-то-го!