Он и Она на фоне Древнего Рима
Легенду о верной римлянке Лукреции, не вынесшей позора, нанесенного ей сыном царя Тарквинием, Бриттен рассказывает как трагическую историю о вечной жестокости мира. Опера камерная: восемь певцов, 12 инструменталистов. Даже партия хора древней трагедии отдана двум солистам, комментирующим происходящее со стороны и от автора.
Из бриттеновского опуса, в котором не последнее место занимает рефлексия, руководитель театра режиссер Юрий Александров сделал спектакль открыто, даже декларативно эмоциональный: от отстраненности не осталось и следа, действо рассчитано на то, чтобы взять зал резким и жестким приемом.
Партии Мужского и Женского хоров (тенор и сопрано) превратились в пару Он – Она: нищие полубезумные интеллигенты (бомжи? беженцы?) ведут параллельную линию действия прямо в зрительном зале, перед оркестровой ямой, на квазивокзальном обшарпанном диванчике. Здесь они спят, играют в карты, штопают чулки и по-диссидентски слушают радиоприемник со свежими политическими новостями из тоталитарного Рима. Здесь все происходит гораздо конкретнее, чем на сцене, в том числе собственно изнасилование.
На сцене же – условность. Условный Древний Рим размещен сценографом Зиновием Марголиным в мастерской скульптора: гипсовые торсы, головы, носы. На заднике – вращающийся колесом Фортуны диск стального цвета. Римские полководцы во фраках, белоснежных манишках (костюмы Вячеслава Окунева) и с лицами-масками – условный знак “мужчины”. Вызывающий макияж дам в черных платьях – знак “женщины”. Главные цвета: черный, белый и серебристо-стальной. В последней сцене в эту гамму вторгается красный.
Двуплановость действия не противоречит чертежу, намеченному в опере, хотя сложно придумать персонажей, более чуждых рафинированному британскому творению, чем обзаведшиеся личной жизнью Мужской и Женский хоры. Кроме того, их просто слишком много: мельтешение двух фигур часто отвлекает от музыки. Наконец, в крошечном зале они вынуждены актерствовать чуть не на коленях у первого ряда, тогда как из середины партера их уже плохо видно.
Масштаб зала сыграл злую шутку с исполнителями и в отношении звука. Даже один звучный оперный голос – такой, как у Владимира Вьюрова (Тарквиния) или Алексея Пашиева (Юния), – способен заполнить собою зал, так что форсирование звука следовало строжайше запретить. Чего дирижер Вадим Афанасьев не сделал. Приятным исключением стала манера Анны Нечаевой (Она), гибкостью и мягкостью напомнившая о европейской традиции исполнения Бриттена.
Вместо предписанных автором 12 инструменталистов-солистов оркестр состоял из 20 музыкантов, и удвоенная струнная группа предлагала звуковой монолит вместо индивидуальных soli. Зато духовым, которые нынче в театре весьма сильны, удалось выступить в характерных ролях.
Как бы то ни было, “Поругание Лукреции” в “Санктъ-Петербургъ Опера” сама играет важную роль – единственной “взрослой” оперы Бриттена в репертуаре петербургских театров (в “Зазеркалье” показывают “Ноев ковчег”), а ее присутствие здесь пополняет недлинный список опер ХХ в., идущих на российских сценах.