Проекция на камни


Михаль Ровнер давно числилась в списке первых израильских художников, но мировая известность пришла к ней два года назад, после Венецианской биеннале, где ее работа “Остановившееся время” была отмечена среди лучших. Стены израильского павильона были покрыты проекцией движущейся людской толпы, а в залах стояли огромные столы, на которых в лабораторных чашках, через микроскоп, можно было разглядеть хороводы движущихся людей, среди них была сама художница и ее друзья. Ровнер выставлялась в британской Тейт-галерее, в нью-йоркском Музее Уитни. Она занималась балетом, изучала философию, начала художественную карьеру фотографом, для ее видеоинсталляций писал музыку Филип Гласс.

– Работы, которые вы показываете на Московской биеннале, это вариант того, что всех восхитило на биеннале Венецианской?

– В Венеции у меня был целый павильон, там инсталляция состояла из нескольких частей. Это был целый концерт, можно было путешествовать по этажам, переходить от одного фрагмента к другому. Здесь же мне пришлось разобрать инсталляцию на части и добавить что-то еще. Только один фрагмент повторяет венецианскую работу, даже название другое, здесь уже не будет звучать вопрос “Против порядка?”.

– Значит, со сменой места изменился и замысел?

– Изменились отношения со зрителем, там был экшн, от зрителя требовалось действие, поиск. В Венеции были огромные столы и крохотные чашки. В общем, получилось все другое – и масштаб, и образ. Два фрагмента я покажу в Музее архитектуры, причем один из них совершенно новый, а то, что покажет Дом фотографии, вообще еще никто не видел. Но все равно это очень-очень мало по сравнению с Венецией.

– Современному художнику часто приходится менять работы, приспосабливать их к новому месту?

– Я не приспосабливаюсь, а думаю именно об этом месте. Сначала я должна представить новое пространство и понять, что нужно сделать, чтобы все было видно и работало на зрителя, на его восприятие. Это как музыка – место, количество фрагментов, их соотношение – все вместе рождает новое звучание.

– В своей венецианской инсталляции вы посмотрели на людей, как ученый на движущиеся бактерии или как Господь Бог смотрит на нас – с заоблачных высот.

– Но и на себя тоже! Я не занимала позицию сверхчеловека. Главное, что меня интересует как художника, – это изучение человека, я всегда делаю в искусстве то, что имеет непосредственное отношение к жизни. Иначе не вижу в работе смысла.

– Но кажется, что вы как раз и не понимаете смысла хаотического человеческого движения.

– Природа, смысл нашего существования – это вопрос. Мы идем по кругу друг за другом, движемся, как все, но мы же и чувствуем себя частью большого целого. Вопрос на самом деле в том, почему мы не меняемся к лучшему. Но моя позиция – не обвинение, а сострадание. Я не задаю вопросы, а просто предлагаю задуматься, не стоит ли нам измениться. Ведь мельтешение и суета жизни – это не здорово. Но это не обвинение, а сострадание. А разве вы не думаете, что люди должны стать лучше?

– Я думаю, что люди не меняются, значит, надо их любить такими, как они есть. А вы менялись к лучшему?

– Конечно.

– Ваши инсталляции сложны технически, вам кто-то помогает их делать и такая сложность обязательна для передачи замысла?

– Я могу выразить, что чувствую, размножив рисунок на ксероксе. Новые технологии мне не обязательны, но раз они существуют, то почему бы их не использовать? У меня в голове рождается образ или объект, и я хочу реализовать его в самом лучшем виде. И почему не воспользоваться помощью умных людей, понимающих в этих технологиях? Хотя мои работы – это просто проекция. Чего в ней сложного?

– Новые технологии всегда привлекают зрителя, но они и мешают восприятию смысла, превращают искусство в аттракцион, технический трюк.

– Сначала зритель действительно удивляется, как это сделано, но потом он смотрит еще раз и задумывается. Раньше у меня были простые работы, но теперь я выбрала более сложный способ общения со зрителем. Новые технологии – не слишком важная вещь. Мир из-за них не стал ни хуже, ни лучше, ни правдивее, ни лживей. Наши мобильные телефоны – сложное устройство, но содержание наших бесед от этого не меняется.

– У вас есть привязанности в новом и старом искусстве?

– Меня многое вдохновляет, но сейчас главное – Египет. На своей последней выставке в Нью-Йорке я сделала тексты на камнях, это было похоже на иероглифы, текст состоял из фигурок людей. Но я не сидела над этой работой годы, не долбила камни, а сделала на них проекцию, и еще эти люди-иероглифы у меня двигались. И что же здесь нового, что поменялось с египетских времен?