Мрак народа
Нельзя, впрочем, сказать, что спектакль, сыгранный на тесной сцене филиала Театра им. Пушкина, не передает настроения, а отчасти даже ритма и страсти платоновской прозы. Но он, конечно, меняет ее масштаб и рассказывает пусть похожую, но все-таки другую историю.
Назар Чагатаев, главный герой повести, спасает от вымирания вымышленный народец, называющий себя “джан” (что по-туркменски означает “душа, которая ищет счастья”). Один из многих вариантов платоновской утопии, этот сюжет прошит мерцающей любовной линией и, в отличие от более знаменитых и страшных “Котлована” или “Чевенгура”, дает отличные возможности для лирической аранжировки – чем, вероятно, как раз и привлек Романа Козака и Аллу Сигалову. Их “Джан” – не пластический эквивалент немыслимого синтаксиса Андрея Платонова, а скорее попытка перевести его прозу на доступный язык танцевальной love story. Проблема в том, что индивидуальная любовь возможна у Платонова только как часть всеобщего будущего счастья, и потому ради скорейшего наступления коммунизма должна быть не только отсрочена, но и переадресована: например, как в “Джан”, от матери к дочери, в которой будущего заведомо больше. Роман Козак и Алла Сигалова точно чувствуют, что воспаленный и одновременно целомудренный платоновский эротизм имеет отношение не столько к индивидуальному, сколько к “коллективному” телу. Но переносят это коллективное тело из пространства утопии в пространство архаики, где человеческая чувственность еще не выделена из мира природы, где “женское” – это, собственно, природа и есть.
В практическом театральном смысле такой поворот сюжета надо понимать как бенефис танцовщицы Аллы Сигаловой, чья роль в программке обозначена местоимением “Она”. Это и беременная Вера, которую встречает в Москве Назар Чагатаев, и ее дочь Ксеня, и старая мать Назара Гюльчатай, и девочка Айдым из народа джан. А еще “Она” – и колючка в степи, и орел, напавший на умирающего от голода героя, и верблюд, чьим мясом было трудно питаться Назару, потому что “это печальное животное тоже казалось ему членом человечества”. И как бы хорошо ни работал играющий Назара Александр Матросов, и сколько бы ни менял голос, одежду и выражение лица Илья Барабанов, единолично изображающий весь народ джан, на маленькой сцене, застеленной восточными коврами, энергетическим центром всегда оказывается Алла Сигалова с яростно горящими глазами и неизменно экзальтированной пластикой.
Верблюд ли, скрюченная старуха или даже сухое перекати-поле в ее исполнении превращаются в сгустки энергии, которая, кажется, никак не может найти точное пластическое выражение. Фантазия хореографа Аллы Сигаловой слишком явно уступает ее темпераменту, и оттого все разнообразные проявления женской природы сводятся в спектакле к двум образам, которые авторами вряд ли задумывались. Когда Сигалова показывает эротическую сцену, кажется, что ее задача – изобразить то самое мифическое существо, которое в Средние века называлось суккубом, принимало женское обличье и, являясь по ночам монахам, соблазняло их на что-нибудь богопротивное. В иных же сценах существо это представляется болезненным видением, которое являлось учителю Передонову из романа Сологуба “Мелкий бес” и называлось недотыкомкой. Но может быть, яростная Алла Сигалова так и хотела: превратить платоновскую утопию в однообразное дурное наваждение. Чтобы на этом фоне настоящей мечтой казалось простое человеческое счастье, обретенное Назаром в финале, когда он возвращается в Москву, чтобы держать за руку юную Ксеню и кататься с ней на трамвае.