ИНТЕРВЬЮ: Аркадий Гайдамак, советник МИД Анголы

Гражданин четырех стран мира Аркадий Гайдамак всегда старался держаться в тени. Гайдамака не смущало, что СМИ из года в год тиражировали не самую точную информацию о нем. Даже о месте его рождения писали по-разному – то ли в Москве, то ли в Бердичеве.

Недавно Гайдамаку надоело, что мировая пресса записала его в “плохие парни”. В интервью “Ведомостям” он рассказал о том, как остановил войну в Анголе, вырвал французских шпионов из лап чеченских боевиков и поддержал подмосковных производителей куриных яиц.

– Прежде вы сторонились прессы, почему теперь охотно даете интервью?

– В конце 1980-х гг. Советский Союз перестал существовать. Но структуры, работавшие против “советского блока”, пропагандистские, полицейские, разведка на Западе остались. И стали искусственно создавать стереотип “нового врага”. Типичного представителя деловых российских кругов, воплощение новой угрозы с Востока – уже в области экономических преступлений. Для этого нужны были конкретные примеры. И тут многие взоры обратились на меня как одного из самых известных представителей России во Франции, где я уже считался относительно состоятельным человеком.

– Почему?

– Потом я скажу. И пошли различные кривотолки, в прессе меня показывали как человека, неожиданно заработавшего деньги. Все начисто забыли, что я во Франции прожил всю сознательную жизнь – с 19 лет, с 1972 г. И здесь же заработал деньги, когда был предпринимателем в области технической документации и технических переводов. В 1970-е гг. я даже не думал, что вернусь в Россию. А к концу 80-х гг. я стал активно работать в СНГ, пользуясь знанием русского языка и широким кругом знакомств, который я приобрел.

– Так почему сейчас вы начали общаться с прессой?

– Я до конца расскажу, и вы поймете. С 1992 г. я стал работать в Анголе.

Там шла война между правительственным блоком – партией МПЛА и вооруженными повстанцами УНИТА. МПЛА традиционно поддерживалась Советским Союзом, а УНИТА – западными странами. Борьба шла за сырьевые ресурсы Анголы и политическое влияние на весь регион.

Новая Россия перестала финансировать продвижение советской идеологии в Африке. И УНИТА, посчитав, что у МПЛА нет поддержки, возобновила вооруженные нападки на законное правительство. ООН объявила эмбарго, запрет на политические и экономические контакты с УНИТА. Но все, кто ее традиционно поддерживал, в частности Франция и ее спецслужбы, продолжали поддерживать УНИТА. Иначе каким образом УНИТА могла иметь такое мощное вооружение?! В 1993 г. УНИТА быстро захватила практически всю территорию.

– А вы тогда имели отношение к поставкам оружия?

– Я никогда не занимался поставками оружия. Это легенда, преднамеренно созданная теми, кто всегда поддерживал войну в Анголе и недоволен ее превращению в процветающую страну.

В 1993 г. я уже был гражданином Анголы, сотрудником Министерства иностранных дел и советником по экономическим и политическим вопросам президента Анголы. У меня был мандат главы государства на переговоры, в частности – в России. Я связался с представителями российских госструктур, и в результате переговоров Россия оказала помощь правительству Анголы в виде посылки военных советников. Они разработали план реструктуризации Вооруженных сил, для его реализации Анголе нужно было $500 млн.

Я убедил ряд международных банков и трейдеров обеспечить предоплату ангольской нефти. Среди организаторов финансирования были Paribas, Credit Lyonnais, Lloyds, UBS. Сделка проводилась в рамках международного законодательства, между двумя легитимными госструктурами. Покупатель – Минобороны Анголы, продавец – структуры, аффилированные с Минобороны России, у которых были все полномочия для поставок военной техники. А я выступал как чиновник Анголы.

Если мы говорим о моральном аспекте, то моя деятельность позволила прекратить гражданскую войну, которая шла 25 лет. В первую очередь благодаря реструктуризации Вооруженных сил правительство Анголы в кратчайшие сроки добилось полной победы. С моей помощью было разработано новое законодательство по контролю над торговлей алмазами, перекрывшее финансовые потоки УНИТА. А сегодня профессиональные службы по дезинформации стараются ввести общественное мнение в заблуждение… Почему никто не говорит: а где же закупала оружие УНИТА?!

– Монолог не может быть опубликован.

– Я уже заканчиваю. В 1995 г. на территории Боснии шла война, сбили самолет с двумя французскими летчиками, и они попали в плен. Во всех СМИ с подачи спецслужб сообщают, что их зверски растерзали. И министр внутренних дел Шарль Паскуа попросил меня в этом разобраться. Я еду к [директору ФСБ Михаилу] Барсукову, он мне дает группу офицеров ФСБ. Мы находим летчиков и вывозим во Францию. Меня награждают высшим боевым орденом по личной квоте президента Франции [Жака] Ширака. С тех пор начались мои проблемы. Спецслужбам Франции нужно было обеспечить общественное мнение, что славяне растерзали двух французских военнопленных, поскольку Франция выступала на стороне мусульман, албанцев в Косове. А я им сорвал такую операцию.

– Почему вы этим занялись?

– Меня попросил Шарль Паскуа – министр внутренних дел Французской республики, старейший и влиятельнейший политик.

– И вы запросто обратились к директору ФСБ?!

– В те времена это было так. Я пришел к Михаилу Ивановичу Барсукову…

– Вы вхожи в любые кабинеты?

– Не в любые. Но всегда знаешь какого-нибудь депутата, министра, который позвонит другому депутату или министру... Я все объяснил Барсукову, и он сказал: мы посодействуем, политически это важно, но у нас нет финансов. И мы на моем самолете полетели в Белград.

А в 1997 г. Министерство внутренних дел Франции меня просит заняться четырьмя захваченными в Дагестане в заложники французами, гуманитарными работниками. Я еду к руководителю антитеррористической службы при ФСБ генерал-полковнику Зорину Виктору Михайловичу, с которым был знаком по работе с летчиками. Прошу его посодействовать. Через несколько дней он мне говорит: это офицеры внешней разведки Франции, вот копии их паспортов и звания. Они прокрались через Грузию нелегально, чтобы смотреть, как прокладывается нефтепровод из Казахстана, и их случайно местные неформальные бандформирования захватили. Зорин согласился работать только с контрразведкой. И Раймон Нар, руководитель контрразведки Франции, приехал вместе со мной в Москву, вместе с Зориным уехал во Владикавказ, и оттуда в самолете этих четверых увезли [во Францию]. А я привез их паспорта. Это был огромный провал, скандал внутри спецслужб. Отсюда традиционная нелюбовь ко мне французских спецслужб. Плюс Ангола.

– Как вы выходили на бандформирования?

– Этим занимались российские спецслужбы.

– Вы никогда не работали на спецслужбы?

– Кроме таких операций по спасению человеческих жизней – никогда.

– И никакого отношения к спецслужбам не имели?

– Конечно, нет.

– В СМИ упоминалась консалтинговая фирма, учрежденная вами с бывшим шефом израильской разведки “Моссад”.

– Занимаясь благотворительными проектами в Израиле, я познакомился с Дани Ятомом. Когда он ушел в отставку, предложил ему заняться совместной коммерческой деятельностью. Израильские специалисты известны своим опытом в области алмазов и безопасности. В 1999 г. мы создали предприятие, которое следило за соблюдением международных правил в области торговли алмазами. В 2002 г., когда система была налажена, я закрыл его.

Вернемся к первому вопросу. В 2000 г. против меня открыли уголовное дело во Франции по обвинению в незаконной торговле оружием и коррупции. Следователь меня вызвал на 6 декабря. Я не явился на допрос, и он выписал международный ордер на мой арест.

– Это единственное основание?

– Да, и чисто формальное: неявка по вызову – уже преступление. Если торговлей оружием занимается не представитель госструктуры, это незаконно. Но это же не мой случай! И для возбуждения дела во Франции нужно, чтобы оружие прошло через территорию страны. А при чем здесь Франция, если сделка проходила между Россией и Анголой? На этом основании парижский суд в 2001 г. признал незаконным преследования по торговле оружием.

Остается коррупция. В газетах муссируется: здесь люди поколениями во Франции живут и пол-ордена не имеют, а тут какой-то иммигрант – и орден Почетного легиона! Начинается дезинформация, будто вообще не было этого случая с летчиками, хотя есть документальные съемки, как я с ними из леса выхожу в снегу! Паскуа проходит по моему делу за то, что представил меня к медали за якобы несуществующее событие. Его обвиняют в том, что, может быть (!), он пользовался самолетами, которые я оплачивал. А я даже не знал, что он пользуется той же авиакомпанией. Все обвинения сфальсифицированы. Пять лет длится следствие, и ничего не представлено в суд.

– Вы ведь подавали иск против следствия.

– Мой иск к следователю за фальсификацию год продержали, а потом сказали: вы не имеете права жаловаться, потому что не явились на допрос.

– Сын покойного французского президента Жан-Кристоф Миттеран обвинялся в соучастии в нелегальной торговле оружием в 1986–1992 гг., когда был советником отца по связям с Африкой. Писали, будто вы придумали схему торговли оружием, которая реализовывалась через Францию и сына президента.

– Да он вообще близко не стоял ни к Анголе, ни к чему. Я был поверхностно знаком с сыном президента Миттерана. Он был журналистом, работал в Африке, но в Анголе никогда не был. У одного из моих бизнес-партнеров с ним был общий проект в Мавритании – консервный завод по рыбе – и проводки по счетам совместные. Это было использовано, как будто он каким-то образом участвовал в незаконной торговле оружием в Анголе. Но в итоге его присудили к штрафу за неуплату налогов в 1982 г.

– Вас ведь тоже в уходе от уплаты налогов обвиняли?

– Меня никто не обвинял в уходе от налогов... 10 лет против меня шла преднамеренная дезинформация. Я думал: лучше тихо сидеть, не привлекать внимание. А против меня выдвинули страшнейшее обвинение – торговля оружием. И вместо того чтобы гордиться собою, я должен прятаться ото всех, прятать деньги... Сейчас одна крупная международная адвокатская контора отказалась на меня работать в связи с последними новостями о расследовании в банке Hapoalim. А что я сделал преступного? У меня даже нет денег в банке Hapoalim. Но если б они у меня там были, это что – преступление?

– Вас не вызывали и официально ничего не сообщали?

– Никто меня никуда не вызывал. Я все узнал из газет. Я 10 лет старался не афишировать свою деятельность. Думал, во Франции все наконец закончится, доведут дело до суда и меня оправдают. Следствие длится пять лет в нарушение всех процессуальных норм. Все сфабриковано. Одно тянется за другим. И я должен все время всего бояться, ни о чем не говорить, все оформлять на чужих? [Теперь] я все буду рассказывать прессе.

“Я какое-то время жил с бездомными”

– Расскажите о себе поподробнее: почему вы в 19 лет уехали из СССР в Израиль?

– Захотелось жить в государстве с еврейской культурой и традицией.

– Вы считали Израиль родиной?

– Я считал, что это страна, в которой живут евреи. Полгода я прожил в сельскохозяйственном поселении – кибуце. Мне там не очень понравилось, и потом я какое-то время жил с бездомными. Работал в портах грузчиком, ночевал на пляже.

– Сколько тогда зарабатывали?

– Где-нибудь $0,5 в час. Затем устроился палубным матросом на либерийский [нефтяной] танкер. И когда однажды он пришел в Марсель – я запомнил дату, это было 22 ноября 1972 г., – сказал боцману, что пойду куплю открытку. Вышел с корабля босиком, в джинсах, без рубашки, без документов. И пошел на вокзал. Там французские военнослужащие мне дали немножко всего из одежды. И на поезде вместе с солдатами (у них ведь не спрашивают билеты) я и приехал в Париж. В газете “Русская мысль” на последней странице были объявления. И на следующий день я начал красить вместе с бригадой русских маляров. Так вошел в бизнес по недвижимости – продаже отремонтированных квартир.

– Но вы ведь были маляром, а бизнес требует денег?!

– Не обязательно, почему вы в этом так уверены?! Заработав денег на учебу, я окончил техникум и начал работать техническим переводчиком. Тариф переводчика – $100 за страницу. Мои переводы были качественными, я работал быстро. Появлялось все больше клиентов, я стал нанимать других переводчиков. Все это превратилось в очень крупную компанию, на которой я зарабатывал уже несколько миллионов долларов в год. Это было самое долгое, что я в жизни делал, – с 1974 по 1987 г.

– Кто были ваши клиенты?

– Основными клиентами были крупные западноевропейские компании, поставлявшие в Советский Союз промышленное оборудование. С советской стороны приезжали товарищи – представители государственных и общественных структур, предприятий. Все мы помним, как тогда отбирали людей для поездки за границу, т. е. это были потенциальные руководители советской системы. Экскурсии, гостиницы, рестораны – все это располагает к завязыванию хороших отношений. И в 1987 г. я вел бизнес уже в основном в России.

– Вернулись на родину?

– Я продолжал жить в Лондоне и Париже, где у меня не было бизнеса, но есть недвижимость. Часто ездил в Россию и другие страны СНГ. В основном занимался трейдингом: покупал металл, уголь, нефть и продавал на Запад.

– Какой это приносило доход?

– Это уже были обороты в несколько десятков миллионов долларов [в год]. Тогда это был неплохой бизнес: доход от трейдинга составлял до 20% за сделку.

– Сколько занимались трейдингом?

– Пока в 1992 г. не попал в Анголу, когда продал крупную партию нефтяного оборудования с оплатой поставками местной нефти.

“В Анголе, если не считать нефтяной сектор, я самый крупный предприниматель”

– Как вы получили ангольское гражданство?

– Это была нестандартная для Анголы сделка. Я, по сути, дал товарный кредит правительству на $70 млн, что позволило мне близко познакомиться с экспортерами ангольской нефти и высшим политическим руководством страны. У меня был опыт работы в Западной Европе и России, я свободно говорил на одном языке с ангольской администрацией. Все это помогало налаживать контакты и расширять свой бизнес. И потом, самое главное, чему я научился при переводах, – это искусству переговоров. Я очень хороший переговорщик.

– Личный бизнес – может быть, с партнерами – у вас был в Анголе?

– Сейчас в Анголе, если не считать нефтяной сектор, я самый крупный предприниматель. Я организовал сельскохозяйственный холдинг Terra Verde и являюсь единственным масштабным производителем продуктов питания в Анголе. Это овощи, фрукты, мясомолочные продукты, яйца. Пять крупных предприятий с 3000 работников, с сельскохозяйственными школами. Это витрина страны.

– Большой оборот у этого бизнеса?

– Нет. От сельского хозяйства сложно получить большие обороты.

– А к алмазодобывающей отрасли вы имеете отношение?

– Никакого. С алмазами всё небылицы. Да, я был знаком с г-ном [Львом] Леваевым, и у меня было участие в его холдинговой строительной компании Africa Israel. Это крупная инвестиционная компания. Я через биржу сконцентрировал 15% акций и через какое-то время их продал [Леваеву]. С г-ном Леваевым был знаком постольку, поскольку он занимается рядом благотворительных проектов, и в этом направлении мы совместно работали. Один из его бизнесов – алмазы. Как я говорил, в 1999 г. в Анголе было принято новое законодательство, позволяющее правительству лучше контролировать их продажу. И г-н Леваев, как один из крупнейших мировых специалистов в торговле алмазами, стал одним из основных акционеров в совместном с ангольским правительством предприятии Ascorp. Но если говорить об алмазах, сейчас Россия [в Анголе] стала первой. Президент “АЛРОСА” был по-настоящему принят на высшем уровне, президентом страны. Такого не было никогда.

– А как же Ascorp?

– Решили у них лицензию прекратить и передать в том числе “АЛРОСА”, которая, видимо, будет разрабатывать много горных проектов в Анголе и близлежащих странах. Никто в Анголу не зашел, кроме России. Пусть Россия по праву займет свое место, ведь там [в Анголе] погибали российские граждане, туда ушли миллиарды долларов. Сейчас, когда наконец появилось новое политическое руководство в России... Там, может, есть свои упущения, но появилась центральная власть, которая понимает, что такое государственные интересы, и блюдет их. И “АЛРОСА”, проводник государственных интересов, за один месяц получила лицензию на разработку четырех металлических и пяти алмазных месторождений и будет участвовать в строительстве гидроэлектростанции.

– Реструктуризация ангольской армии, законотворчество… Все это было совершенно бескорыстно?

– Нет, я зарабатывал как нефтяной трейдер. В Анголе вся нефть принадлежит государственному предприятию, т. е. правительству. И при организации бюджета необходимо было продать энное количество нефти. Она продавалась при моем активном участии, и я зарабатывал как нефтетрейдер.

– Расскажите про реструктуризацию долга Анголы перед Россией на $5,5 млрд в 1996 г. – с большим дисконтом, хотя Россия еще не вступила в Парижский клуб.

– Россия действительно не была в Парижском клубе и могла реструктурировать этот долг как угодно. Но надо же было на что-то опираться. Поэтому решили взять за основу условия Парижского клуба в наиболее выгодной для России трактовке. Если бы мы действительно реструктурировали по условиям Парижского клуба, то эти долги считались бы военными – “финансирование проникновения советской идеологии в Африку”. А беднейшие страны, к которым относили и Анголу, вообще не должны возвращать такие долги. К тому же такие страны, как Ангола, должны были получать скидку до 86% с рассрочкой выплат на 25 лет, а не 20, как было в нашем случае. Россия получила максимально благоприятные условия.

– Какие именно?

– Бюджет Анголы жил за счет продажи нефти. Сегодня ежедневно ее там продается чуть больше 1 млн баррелей, в те времена – вдвое меньше, да и нефть тогда была очень дешевой. Ангола получала деньги вперед от нефтяных трейдеров. Это своего рода кредитование, при котором учитывается рейтинг страны. А рейтинг Анголе был “отягощен” почти $6 млрд российского долга, которые никто не просил тогда возвращать – России было не до этого. Ангольскому руководству выгоднее было отдать России этот долг, списать его с дисконтом и экономить по $150–200 млн в год только благодаря этому [повышению кредитного рейтинга]. Я сказал президенту [Анголы]: мы за пять лет grace period отбиваем те же деньги только за счет списания внешнего долга и удешевления ресурсов для Анголы. Мое предложение было принято, ангольское руководство предпочло забыть, что речь идет о военных долгах. В Москве тоже оценили выгоду такого соглашения, и Ангола в счет погашения долга 20 ноября 1996 г. отдала Минфину 31 вексель на $1,5 млрд. С этого момента долг считается юридически списанным.

– Почему в соглашении фигурировали $5 млрд?

– Изначальный долг был $5,5 млрд. Мы договорились, что будет отдано $1,5 млрд. На каждый вексель в $48,37 млн шел сертификат на $161 млн изначального долга с погашением в течение 20 лет. Причем с пятилетней отсрочкой, потом – почти по $50 млн каждые полгода. И если этот график соблюдается, то через 20 лет все $5,5 млрд гасятся. А [до тех пор] Минфин [России] имеет в своих активах долговые обязательства Анголы.

– Векселя потом были выкуплены у российского правительства компанией “Абалон”, зарегистрированной на о. Мэн.

– Моя компания.

– С дисконтом 50%.

– Да. Вексель – это расписка с датой погашения. $50 млн расписки не стоят $50 млн живых денег. Лучше сегодня взять $10 млн, чем через 20 лет $50 млн на бумажке. Это основа финансовых рынков. Я предложил в 1997 г. российскому правительству $750 млн деньгами за $1,5 млрд бумажек ангольского долга. Это было необыкновенно выгодно Минфину.

– А вам?

– Еще как. Почему я на это пошел: пользуясь своими позициями, я до этого заключил контракт с ангольским правительством на право использовать векселя по номиналу один к одному при расчетах за ангольскую нефть. Получил разрешение покупать 25 000 баррелей нефти в день и тут же это перепродал трейдерской компании, которая платила за них не деньгами, а векселями [Анголы] по номиналу. Они выкупили у меня векселя с дисконтом 30% – им ведь тоже надо было заработать.

– Сколько вы заработали?

– Процентов 20.

– То есть $150 млн на $750 млн?

– Да, но за пять лет. Кому от этого было плохо?! Россия получила почти безнадежные долги, но главное – благодаря этому прецеденту кредиторы [страны – члены Парижского клуба] правительству России засчитали все $120 млрд долга стран третьего мира.

– Но пишут, что и $750 млн не были получены.

– Со счета “Абалона” в пользу Минфина ушло [только] $160 млн. Но по просьбе Минфина мы скупали с рынка российские евробонды, что документально подтверждено.

– Хорошая схема: покупали с дисконтом, а учитывали по номиналу?

– Нет, конечно, по рыночным котировкам. Эта сделка была очень выгодной для Минфина и абсолютно прозрачной, а меня все время... Но я уже не обижаюсь. Это не из России шло. Это то же самое, что в банке Hapoalim. За этим французы стоят.

“Скоро я назову свои активы”

– Расскажите о своем бизнесе. У вас ведь в России есть банк?

– И банк, и инвестиционная компания. Я не могу пока назвать предприятия, которые мне в той или иной степени принадлежат. Из-за несправедливого навета я обязан был прятать свои активы – как денежные, так и производственные, промышленные и финансовые.

– Это крупные финансовые структуры?

– Нет, средний, малоизвестный банк и средняя инвестиционная компания.

– Это ведь ИК “Антанта-Капитал” и Башкирский железнодорожный банк, недавно переименованный в Региональный банк развития?

– Я оставлю это без комментариев.

– Вы боитесь их назвать?

– Я не боюсь, а должен к этому подготовиться. Скоро я назову свои активы. Они относительно небольшие. Но для одного человека, владеющего чем-то без партнеров, это интересные активы.

– Во сколько вы оцениваете стоимость всех своих активов?

– Несколько сотен миллионов долларов.

– В зарубежной прессе вас называют мультимиллиардером. Это преувеличение?

– Смотря в какой валюте.

– Вас называли владельцем СП “Васильковское золото” и других казахстанских предприятий (в частности, “Казфосфата”), а также тольяттинского завода “Фосфор”.

– Группа “Казфосфат” – да, остальное – неверная информация.

– В “Российском кредите” вы были акционером?

– Нет. Только председателем совета правления или что-то такое [в 2000 г.]. Одно время я работал с акционерами банка “Российский кредит” и занял эту позицию. Но из-за того, что было во Франции... плюс мы не смогли сработаться, и через несколько месяцев я снял с себя полномочия. И с тех пор никакого отношения к “Российскому кредиту” и деятельности его акционеров не имел.

– Какие у вас были совместные проекты?

– В начале 90-х я организовал сделку по покупке Орловского сталепрокатного завода банком “Российский кредит”. Потом мы прекратили сотрудничество и чисто по-человечески разошлись.

– А почему вы не стали алмазным магнатом, имея преференции в Анголе?

– Может быть, сейчас займусь горнодобывающей промышленностью. Я создаю компанию с участием крупных российских партнеров.

– Вы как-то обмолвились о своих российских активах в нефтянке и газовой промышленности…

– Через инвестиционную компанию я вкладываю средства в нефтегазовые месторождения – в предприятие, которое ведет разведку нефти и газа в потенциально интересных зонах, но ничего не производит.

– Все российские активы вы бы во сколько оценили?

– Тяжело сказать [об оценке], это зависит от того, покупаешь или продаешь.

– Где сейчас живете?

– С 2002 г. – в Москве.

– Вы когда-нибудь спонсировали партии или движения?

– Нет. Я считаю, что политические партии – это платформа для личного продвижения отдельных людей. Поэтому название политической партии и ее официальная декларация ничего общего с реальностью не имеют.

– Разве вы не помогали Аграрной партии и ее главному спонсору Алексею Чепе?

– Мы давно знакомы. Он руководитель самой крупной прицефабрики в Московской области – Марьинской и Братцевской. Это единственный производитель яйца в области. Это социально важный проект – без яйца нельзя даже сделать хлеба. И я поддерживаю политическую платформу г-на Чепы.

– То есть финансируете?

– Не финансирую, а поддерживаю.

– Как?

– Я кредитую птицефабрики. Г-н Чепа – единственный действительно реальный аграрий. Я не знаю, кто еще конкретно занимается каждый день сельским хозяйством. А там есть 1,7 млн кур-несушек. Кстати, производство яйца невыгодно и во всех странах дотируется. Сейчас Министерство сельского хозяйства Московской области выделило льготный кредит в 500 млн руб. для птицефабрик. Марьинская и Братцевская птицефабрики не получили ни рубля от кредита. Все ушло на бройлерные птицефабрики, где и так доходы достаточные.

– Что ж вы финансируете нерентабельное предприятие?

– А что народ будет есть?

– Откуда у вас гражданство четырех стран – Израиля, Франции, Канады и Анголы?

– Для многих людей это необычно, а для меня естественная жизнь. Я был какое-то время в Израиле и автоматически получил израильское гражданство. Приехал во Францию, прожил 30 лет и получил гражданство. Я имел крупные предприятия в разных странах, в том числе в Канаде. И там, если создаешь определенное количество рабочих мест, в начале 80-х можно было получить гражданство.

– Почему нет российского гражданства?

– Я просто не задумывался об этом.

– У вас есть новые проекты в России?

– Масштабных нет. Ну, может быть, внедрение крупных российских компаний в страны Африки…