Обстоятельства времени и места
Если бы это книгу издали сразу после того, как она была бы написана, то такой крупноформатный и прекрасно отпечатанный том не лежал бы в книжном магазине ни дня. Или вообще не дошел до прилавка, а распространялся бы особыми способами, которые были известны только во времена застоявшегося заката советской империи и ни в каких учебниках по маркетингу не описаны: из-под полы, по блату, через “Березку”.
Но книга впервые по-русски вышла только сейчас, стараниями сына автора, исполнившего родительское завещание. А сегодня книг о Шагале продают много – десятки названий на любой вкус и кошелек можно найти в любом книжном магазине. Так что это издание осуществлялось при спонсорской поддержке.
В нем есть издательский компромисс. По форме это большой альбом с отменным подбором иллюстраций, и его вполне можно рассматривать, не читая, и покупать в качестве подарка тем, кому неприлично дарить интимное. Однако по содержанию к художественным альбомам эту книгу не причислишь: текст тут исследовательский, написанный в жанре, который при прошлом режиме именовался “научно-популярным”. И книга эта – образец специфического советского, честного, интеллигентского искусствоведения, где есть место и биографическим изысканиям, и тонким наблюдениям, и гипотезам, но главное – пафосу.
Он обнаруживается не только в избыточном для научно-биографического очерка количестве восклицательных знаков, но и в настойчивом повторении, что Шагал – великий художник. Сейчас, читая книгу Александра Каменского, подготовленную к публикации в середине 80-х гг., неизбежность этого пафоса понять трудно. Обстоятельства недавно прошедшей жизни в памяти всплывают только по случаю. Когда, например, читаешь: “Особое значение имели выступления поэта А. А. Вознесенского, который стихами и прозой мужественно боролся за восстановление доброго имени Шагала и за справедливую оценку его творчества”. В чем заключалась эта мужественность, что значит “бороться стихами” и чем было опорочено доброе имя? К счастью, об этом сейчас можно думать, лишь ища подтверждения чудовищной тупости советской художественной политики, дремучие методы которой дают нынче рецидивы в думских потугах инспектировать новое оперное сочинение. Не понимать сегодня условность живописи Шагала – признак постыдного невежества, в котором и признаваться неловко. Например, на вернисаже последней выставки Шагала в Третьяковке незнакомый мне человек спросил, почему на картине лицо у скрипача зеленое, застенчиво озираясь по сторонам и шепотом. Ему бы книга Каменского могла помочь.
Теперь и о еврействе, и об эмиграции, и о формализме Шагала можно рассуждать только с опаской впасть в банальность. Но это не умаляет значения того, что делал Александр Каменский 30 лет назад, когда занимался исследованием русского периода в жизни художника, переписывался с ним, встречался во время приезда Шагала в Москву на свою первую большую выставку в Третьяковке в 1973 г., собирал наблюдения, думал над доказательствами. Опасность этого занятия была только в одном – что книгу, для которой все это делалось, главную книгу его жизни, не издадут. Так при жизни Каменского и не издали, несмотря на все обращения в идеологический отдел ЦК КПСС. Только продали авторские права во Францию, где она и была издана со значительными сокращениями текста – не по идеологическим, а по коммерческим соображениям. Кому нужны многочисленные ссылки и обстоятельные примечания?
Текст в этом издании полный, авторская воля исполнена, есть и новые примечания и указания на допущенные Каменским неточности и ошибки. Но для тех, кому интересно прочитать о первой, русской, части жизни Шагала и кто хочет научиться разбираться в его картинах, эти огрехи несущественны. Книгу “Марк Шагал. Художник из России” можно читать и не задумываясь о времени, когда она писалась. А авторскую эмоциональность, страстность считать индивидуальной особенностью стиля искусствоведа Александра Каменского.