Пока все дома
Попав в Дом, построенный режиссером-педагогом Мастерской Евгением Каменьковичем и художником Владимиром Максимовым, любой гость просто обязан поскользнуться. Пол сплошь усыпан винными пробками, и фоменковские актрисы (как всегда прелестные, обворожительные etc. – нужное подчеркнуть) спотыкаются, как школьницы, впервые надевшие туфли на каблуках, – короче, так спотыкаются, что не влюбиться в них невозможно.
Фокус с пробками вряд ли придумывался как метафора, но так и хочется сказать, что чтение пьесы довольно похожий аттракцион: Шоу любил соорудить аллегорию, но по дороге к ней не упускал случая подставить читателю подножку. Аллегории с умопомрачительной скрупулезностью разъяснялись в предисловиях к пьесам; с подножками разбирайтесь сами – если хотите эти сочинения ставить, играть и смотреть.
Насчет Дома, где разбиваются сердца, автор охотно сообщает, что это “культурная, праздная Европа перед войной” (пьеса начата в 1913 г., дописана в 1917-м). Насчет обитателей Дома замечает, что в них много общего с персонажами Чехова: “такие же милые люди, та же крайняя пустота”.
Мастерской П. Фоменко никак не откажешь в репертуарной логике – нынешний сезон начался с “Трех сестер”. Не откажешь и в постоянстве темы: идея Дома, почти списанная театральной историей в архив, для Мастерской остается одной из важнейших основ жизни – ученики Петра Фоменко никогда не боялись выглядеть чуть старомодными, и это стало органической частью их обаяния. Кроме прочего, это значит, что все события внешнего мира в Мастерской всегда воспринимались изнутри, сквозь стены театра-дома. И, если нам решили сообщить, что стены вот-вот задрожат, лучшего вестника, чем Бернард Шоу, пожалуй, и в самом деле было не найти. Недаром с Чеховым, чьи пьесы за 100 лет поддались коррозии куда меньше сочинений британского драматурга, Мастерской пришлось труднее.
Игра, затеянная Каменьковичем с текстом о закате Европы, увлекательна и безупречно культурна. Придуманный Шоу дом-корабль старого капитана Шотовера превратился в удобную двухъярусную декорацию с остроумными деталями вроде штурвала, который служит подъемником для бутылок с ромом. Над зрителями первого ряда угрожающе нависло массивное украшение корабельного носа – деревянная фигура с глупым выражением лица: в финальной сцене бомбежки этот символический истукан, разумеется, со скрипом накренится. Музыкально история зарифмована с двумя фильмами – “И корабль плывет...” Федерико Феллини (еще одной непотопляемой аллегорией ХХ в.) и недавней картиной Вонг Кар-Вая “2046” (в которой звон разбившихся сердец звучит гонконгским эхом европейских рефлексий). К тому же шкафчику ассоциаций, наверное, отсылают и костюмы Светланы Калининой, обилием шелка и яркими цветами напоминающие разом что-то оперное и что-то восточное.
Рифма иного рода – Шекспир, о которого Шоу затупил немало перьев. Линия с “Наполеоном промышленности” Боссом Менгеном (Максим Литовченко) выглядит в спектакле парафразом истории Мальволио из “Двенадцатой ночи” (Каменькович, кстати, когда-то ставил эту пьесу в Мастерской).
За всеми этими играми нетрудно потерять весь пафос Бернарда Шоу, но, может, оно и к лучшему. В конце концов, в этом спектакле интереснее следить не за тем, куда в следующий момент уткнется саркастический палец драматурга, а за тем, например, как обольстительность Полины Кутеповой оттеняет насмешливую резкость Натальи Курдюбовой. Как смело и точно ведет свою роль Наталья Мартынова, чей сценический опыт пока не больше, чем жизненный опыт ее героини – самой младшей из обитателей Дома. Ну и насколько выразительна фигура капитана Шотовера, даже когда играющий его Карен Бадалов поворачивается к залу спиной.
В фигуре этой чувствуется разом ирония и занудство писателя Бернарда Шоу, а сверх того еще что-то комически пиратское. Словом, йо-хо-хо и бутылка рома.