“Три тенора опустошили все вокруг”
Один из лучших современных теноров – Марсело Альварес споет сегодня вечером на Венском балу в обновленном Манеже. Бал проводится в Москве в третий раз, но организаторы стараются следовать европейской традиции: главной звездой должна быть мировая оперная знаменитость. Накануне Венского бала аргентинский тенор ответил на вопросы “Ведомостей”.
– Каким будет ваше выступление на балу?
– Даже в этом маленьком концерте я не хочу ничего придумывать. Буду просто искренне петь. Моя визитная карточка – это я сам, Марсело Альварес, а не копия какого-то другого певца.
– Вы думаете, три тенора оставили в тени много карьер иных достойных теноров?
– Бесспорно. Они заблокировали рынок и опустошили все вокруг минимум лет на двадцать. И сейчас за нынешним поколением теноров пристально следят, называют новыми Паваротти, Доминго, Каррерасами. Это несправедливо – у них было больше времени, чтобы вырасти, а на нас сильно наседают театры, менеджеры, СМИ, потому что слишком долгим оказалось ожидание рождения новых звезд. Но сейчас реально расцветают молодые таланты, которые действительно хотят что-то изменить в мире оперы. Мне кажется, не случайно сегодня на авансцене появилась плеяда ярких латиноамериканских теноров, поющих прежде всего сердцем. Люди хотят чувствовать, а не только слышать красивые высокие ноты. В современном мире фальсификаций и подделок оперный театр – одно из немногих мест, где звучат настоящие голоса, рождающие настоящие эмоции. Теперь опера – это красивое действо, а не просто толстяк, который стоит посередине сцены и поет. Опера – это чувствовать, бежать, обнимать, целовать, сердиться, умирать. Сейчас на вершине не просто голос, а личность. Опера должна быть живой, чтобы дойти до молодежи и соперничать с кино и телевидением.
– Вы за современную режиссуру?
– Я согласен с некоторыми вещами, но не со всемогуществом модернизма. Нужно прийти к публике с новыми идеями, но при этом нельзя ломать то, что создал композитор. А сейчас все норовят разрушить. Возможно, это происходит оттого, что в наше время самые большие звезды в опере – это режиссеры и сценографы, которые заставляют певцов играть по своим правилам. Я принимаю, что в поисках чего-то нового приглашаются кинорежиссеры, но они понятия не имеют, что такое опера, из-за чего у меня с ними часто происходят столкновения. Я много спорю с очень именитыми дирижерами и режиссерами, отстаивая свой голос. И это меня много раз спасало. Сейчас очень просто найти молодое дарование, использовать его годик-другой и сдать в утиль. А я сам хочу решать, когда мне следует быть выброшенным на помойку.
– Что в вашей карьере сыграло большую роль – благословение великих музыкантов или поддержка таких мощных компаний, как Columbia Artists и Sony?
– Все понемногу. Первым меня заметил Сичилиани, открывший миру Каллас, следом на меня обратили внимание Шолти, Гавадзени и Ди Стефано – группа людей, которые были связаны между собой, как шестеренки в часах. Потом, конечно, появились солидная менеджерская поддержка и звукозаписывающая компания. Сегодня я один из тех немногих счастливчиков, кто имеет возможность записывать диски. Но сейчас большие имена не создаются звукозаписывающими компаниями – они, безусловно, помогают, но не более того. Сейчас все фирмы на грани банкротства, и они не делают артиста богатым.
– А как все-таки вам удалось сделать самую стремительную певческую карьеру в истории оперы?
– Я рисковый человек. Мне нравится играть ва-банк. Я открыл свое истинное призвание очень поздно, в 30 лет. Я начал учиться в 92-м, в 95-м уже пел в La Fenice, а уже в 1998 г., всего после трех лет профессиональной карьеры, дрожа как осиновый лист, я дебютировал на самых великих сценах мира – La Scala, Metropolitan, Covent Garden, в Париже и Вене, стал эксклюзивным певцом Sony. С тех пор я постоянно пою в лучших театрах. Я всегда думал, что все, что быстро делается, так же быстро и рушится. И очень боялся, что нечто подобное произойдет и со мной. Мне пришлось измениться – стать очень сильным, собранным, сознательным, искренним, никогда не врать в своей карьере.
– По пути к славе с какими своими качествами вам пришлось расстаться, о которых вы жалеете?
– Из Аргентины я привез доверчивость и наивность. Я верил всем. Не то чтобы теперь я перестал верить людям или мечтать. Я просто стал осторожнее и, наверное, жестче. Слишком много близких людей сделали мне больно. Они первые плохо говорили обо мне, не верили в перемены во мне, в моем вокале. Для меня это было страшным ударом. Но я быстро понял, что просто людям гораздо легче говорить плохо, чем хорошо, им хорошо тогда, когда соседу плохо. И сейчас я стараюсь следовать лишь своей интуиции, как учил меня Ди Стефано.
– Какой миф о тенорах вы считаете самым ужасным?
– Миф о величии теноров прошлого. Они превратились в исторические персонажи, чье величие во многом – это наши наилучшие воспоминания о них. Мы не помним и даже не знаем всех тех ужасов, что они вытворяли. Для нас они – как фотографии из семейного альбома, где хранятся только лучшие снимки. Мне кажется, многие тенора прошлого – сильно раздутые фигуры. Очень хотелось послушать, как они пели бы в той атмосфере напряжения, в которой существуем мы. Я ненавижу самолеты, которые позволяют нам каждые два дня оказываться на новом месте, что оборачивается огромным количеством спектаклей и концертов.