Иваново действо

Тадаси Судзуки – такой же постоянный партнер и даже, наверное, друг Чеховского фестиваля, как и британец Деклан Доннеллан, поэтому театральная Москва успела свести с ним довольно близкое знакомство. Жаль, что оно несколько запоздало: сегодня Судзуки – признанный театральный сенсэй, автор собственной системы актерского тренинга и член олимпийского театрального комитета, но вряд ли тот человек, чьи новые спектакли способны вызвать какие-нибудь эмоции за рамками вежливого уважения. В них очевиден оригинальный авторский стиль, но кажется, что режиссерская мысль давно уже заместилась привычкой.

В схеме, которую обычно повторяет Судзуки, можно усмотреть не столько национальные особенности, сколько каркас античной трагедии: в его спектаклях непременно есть протагонист и хор, а дальше возможны варианты, например, второй актер – так в “Иванове”. Слева на сцене – Иванов, справа – его жена Анна (урожденная Сарра). Иванов сидит за лэптопом, Сарра вяжет. Все прочие персонажи засунуты в большие корзины, в которых, шурша, семенят по сцене, особенно активизируясь в те моменты, когда Иванов начинает что-то быстро печатать.

“Мой “Иванов”, – пишет Тадаси Судзуки в пояснительном тексте к спектаклю, – это воспоминание о своем прошлом человека, впавшего в безумие перед совершением им самоубийства”. Как правило, безумие Судзуки аранжирует с привлечением медицинской техники – вот и в “Иванове” на сцену выкатывается целый хоровод инвалидных колясок. Их, как следует из пояснительной записки режиссера, нафантазировала больная Сарра, страдающая от нелюбви мужа и расовой дискриминации. Иванову же мнятся люди-корзины – не то оттого, что, как помещик, он с тревогой думает о запущенном хозяйстве, не то просто воображение у него чуть побогаче.

Вообще-то “Иванов” не должен располагать к фельетонным интонациям – в нем есть вещи, которые можно и нужно обсуждать всерьез. Но делать это мешает соображение столь же простое, сколь и досадное: спектакль идет всего-то часа полтора, однако время это тянется страшно медленно, и думаешь только о том, как же бывают скучны иные галлюцинации и когда же наконец этот несчастный человек на сцене достанет револьвер, чтобы люди-корзины оставили его в покое.