Борис Годунов коронован в Бостоне
В начале спектакля испытываешь шок: после торжественной увертюры во французском духе певцы в боярских кафтанах и певицы в кокошниках запевают барочные арии по-немецки и по-итальянски. С автором тем не менее хочется незамедлительно свести знакомство поближе: в опере Иоганнеса Маттезона десятки арий и дуэтов редкой мелодической гибкости и красоты, а оркестр оперирует впечатляющим разнообразием тембров и фактур.
Сюжетов вокруг новоявленного “Бориса” хватило бы на несколько приключенческих романов. И многие загадки еще не разрешены. Неизвестно, почему опера так и не была исполнена в XVIII в. А в ХХ в., когда “Борисом” занялся немецкий ученый Хельмут Кристиан Вольф, наступила война, и партитуру увезли в СССР. Она всплыла только в конце 1990-х, причем даже не в России, а в Армении.
Маттезон прославился как великий теоретик, но это было позже. “Бориса” сочинил 29-летний композитор, звезда Гамбургской оперы. Здесь он мальчиком пел сопрановые партии, в 15 лет перешел на теноровые, в 17 написал первый сценический опус и продолжал петь и играть на клавесине в собственных операх и операх Генделя – младшего коллеги и соперника, с которым он однажды подрался на дуэли. Композиторская карьера Маттезона оборвалась глухотой, когда ему было за сорок.
Годунов в опере Маттезона, как считают постановщики, – портрет Петра Первого: русская тема была в 1710 г. как нельзя актуальной. Та же актуальность, правда, и погубила “Бориса”: премьера не состоялась. Вероятно, какие-то намеки – например, на шведского короля – оказались неуместными. Тем более для Маттезона, который служил секретарем английского посла.
Маттезон сам написал либретто, а прежде изучил историю Смутного времени, просмотрел гравюры и подробно описал, как должен выглядеть Кремль. У большинства действующих лиц есть исторические прототипы, хотя связи и имена несколько спутаны. Борис носит фамилию Гуденов. Сына у него нет, есть дочь, но не Ксения, а Аксинья. Царь Федор Иоаннович оплакивает умершего сына Димитрия, который на самом деле приходился ему братом. И так далее. Однако дотошно подсчитывать несообразности не оперное дело.
“Борис” Маттезона кончается там, где начинается “Борис” Мусоргского – согласием на царство. Никакого конфликта народа и власти нет и в помине. Вместо толпы у Новодевичьего монастыря, причитающей из-под дубинки пристава (это у Мусоргского), – комическое собрание стариков и детей, препирающихся с Борисовым слугой Богдой, и танцевальный дивертисмент.
Про образ страдающего царя также можно забыть: Борис у Маттезона молод и полон оптимизма – как Петр Первый, каким его увидели европейцы в начале XVIII в. Вадиму Кравецу из Мариинской академии, с его звучным басом и сознанием собственной неотразимости, этот победительный образ дается без труда, хотя в барочном репертуаре русский бас новичок. Остальной состав постановки – молодые профи в мире старинной музыки с солидной подготовкой и багажом, включающим Перселла, Генделя, Монтеверди. Особенно эффектны мужчины: бас-баритон Марек Ржепка (Федро), в прошлом шахтер, отдающийся куртуазному пению со страстью и трепетом, да три тенора: проникновенный Аарон Шихэн (Иван), нежнейший Колин Болзер (Гавуст) и гротескный Джулиан Поджер (Йозенна).
Основное время они отдают любовным ариям и ансамблям с тремя сопрано во главе с бостонской примадонной Эллен Харгис (Ирина, сестра Бориса). Довершают картину умирающий царь Федор (Оливье Лакуэр) – единственный трагический персонаж и Уильям Хайт (Богда) – главный комик с повадками Гансвурста из немецкого площадного театра, беспрестанно сморкающийся, почесывающийся и явно дурно пахнущий.
Постановщики стремились соединить Россию конца XVI в. и немецкий театр XVIII в. Певцы говорят на языке жестов, которому их обучил Нильс Ниман, немецкий режиссер спектакля. Это одна из примет барочного театра. Другая, и самая явственная, – танец. Британский хореограф и сорежиссер постановки Люси Грэм, эксперт в области старинного танца, сочинила эффектные кульминации актов. Сценография Дэвида Кокэйна выглядит блестяще в макете и эскизно – на сцене. За барочную пышность отвечают остроумно смоделированные костюмы Анны Уоткинс: на платье пошли блестящие индийские ткани, а за образец для обуви были взяты немецкие военные сапоги.
Маттезон оставил партитуру в черновике, почерк разбирали и расшифровывали в несколько рук и голов (исполнительскую версию подготовил Джордж Джакоби), а инструменты выбирали в соответствии с тогдашним составом Гамбургской оперы. Фестивальный оркестр в целом – это интернационал солистов: почти каждый отыграл в те же дни сольный или ансамблевый концерт, в том числе и два русских скрипача – Андрей Решетин и Мария Крестинская (оба – из петербургского Оркестра Екатерины Великой). Директора бостонского фестиваля Пол О’Детт и Стивен Стабз сидят в фундаменте оркестра с лютней и гитарой в руках.
Опера – центральное событие бостонского фестиваля-биеннале, крупного, перенасыщенного событиями: десяток концертов в основной и полтора – во fringe-программе ежедневно, звезды – от оперной дивы сопрано Карины Говин до ансамбля Sequentia со средневековыми песнями и сказаниями или словацких суперпрофессионалов из Solamenti Naturali, легко обернувшихся фольклорными музыкантами.
В России барочной опере пока не везло. Дело это тонкое и дорогое. Однако если лет десять назад неприлично было не иметь фестиваля старинной музыки, то сейчас наступил черед старинной оперы. “Борис” Маттезона написан на модную в 1710 г. русскую тему. Сегодня он входит в модный репертуар. Оперу планируется исполнить в Москве и Санкт-Петербурге осенью 2006 г., в рамках фестиваля Early Music. Вполне логично, что российские энтузиасты музыкального барокко захотели начать именно с оперы Маттезона. Чтобы на отечественном сюжете, но по контрасту с “Борисом” Мусоргского, святыней русского музыкального реализма, усвоить новую систему координат – построить корабли, постричь бороды и включиться в западный музыкальный контекст.