РЕСТОРАННАЯ ХРОНИКА: Наука и религия
На улице Покровке, в доме номер 19, открылся тибетский ресторанчик “Шангшунг”. Хоть имя дико, но мне ласкает слух оно. Этот самый “Шангшунг” оказался приятнейшим местом, лучшим заведением в своем этническом амплуа и одним из самых милых образчиков азиатчины в нашей столице.
Есть вещи, ажиотаж вокруг которых совсем не соответствует их истинному влиянию на умы. Например, о романах Сорокина говорят гораздо больше, чем читают. Про Киркорова пишут чаще, чем слушают. Есть даже такое опасное мнение, что реальных покупателей в магазинах Третьяковского проезда примерно пять тысяч человек, меж тем как парадные портреты сумочек, продаваемых там, ежемесячно печатают десятки глянцевых журналов с совокупным тиражом в пять миллионов экземпляров.
До “Шангшунга” в Москве за последние семь лет случилось всего два тибетских ресторана – один в переулке на Чистых прудах, а другой в Камергерском переулке, но по числу искренне восторженных упоминаний в прессе они, пожалуй, перещеголяли, например, рестораны грузинской кухни, которых только в пределах Садового кольца сами понимаете сколько. И шум этот был вызван не столько гастрономическими достоинствами, хотя и “Тибет-Гималаи” на Чистых (он, кстати, уже закрылся), и “Тибет Китчен” в Камергерском – харчевни весьма пристойные, а внекулинарными аспектами собственно тибетской темы. Двусмысленная политическая ситуация на родине пельменей момо и супа гуакок, добродушная улыбка далай-ламы и метафизические искания Ричарда Гира гораздо больше влияли на частоту упоминания этих мест в газетах и журналах, чем мастерство сворачивания блинчиков с бараньей требухой.
Наверное, и “Шангшунг” тоже получит свою кассу с алтаря тираноборчества и богоискательства, но к стыду своему должен признать: последнее, о чем я мог думать после ужина там (средний чек 30 у. е., порции огромные), так это о походе бодхисаттвы на север и про то, какие зловещие фокусы выделывает в Лхасе кровавый оккупационный режим. Меня, по правде сказать, больше занимало, как это тамошние повара умеют так ловко сочленить в салате белую редьку, имбирь и кинзу, что на выходе получается альянс такой светлый и бодрый, какой не была даже антииракская коалиция в лучшие ее времена. Как это в “Шангшунге” так наловчились томить бараньи ребра, что впору позавидовать Давиду Дессо с его экспериментами в “Третьяковском Лонже”. И как это может ворчливый самовар с банальным куриным бульоном для супа гуакок выдавать ароматы, которые одобрил бы лучший повар планеты Томас Келлер, годы положивший на то, чтобы выжать из петушачьих костей идеальное консоме.
Тут надо сказать, что вообще тибетская кухня с точки зрения Большой гастрономии – явление довольно тусклое. Пельмени какие-то на пару, безвидные пшеничные клецки, пресный рис, хворост сладкий в роли единственного десерта. Практически полный игноранс рыбы по той простой причине, что ее в Тибете просто нет. Положа руку на сердце, тибетская поваренная книга скучна, как доктрина махаяны в переложении студента рабфака Института стран Азии и Африки. Но другого и быть не может. В стране, где люди профессией сделали душу и где физика назло Аристотелю плетется в хвосте метафизики, по-другому и быть не могло. Однако, как и всякая сухая доктрина, тибетская кухня много выигрывает в талантливом пересказе. Я не знаю, был бы буддизм на Западе столь же востребован, если бы его не расцветили всеми красками Юнг, Судзуки, Гессе и Кортасар. Если бы они не добавили в грустную в общем-то историю о сансаре, перерождениях и прочей кали-юге толику повествовательного перца, унылый канон точно не превратился бы в увлекательную притчу.
Примерно то же повара “Шангшунга” проделали с пельменями, бараниной и прочими пресноватыми историями тибетского кулинарного пантеона. Они даже придумали, как можно готовить рыбу так, чтобы это было и выпендрежно, почти как в Китае, и при этом сохранялся здоровый тибетский аскетизм. Они сделали из супа гуакок поэму, а из редьки с имбирем – маленькое восторженное стихотворение. И таких фокусов они проделали больше сотни, потому что меню “Шангшунга” огромное, как небо над Лхасой, и неисчерпаемое, как атом и учение Будды, которое, в отличие от марксизма-ленинизма, бессильно именно потому, что верно.