ОБЩЕСТВО: Русская тоска
В разные времена, в разных обществах – разные представления о неприличном. В России 1990-х, помню, стало неприлично спрашивать человека: “А вы были в партии?”
Сегодня в моей стране неприлично говорить о политике. “Политизированность” – неэстетичная болезнь, вроде чесотки или педикулеза.
Поэт Алексей Цветков, живущий за пределами России, приехав в этом году в очередной раз на родину, был неприятно поражен новым для него явлением: “Все спрашивают: почему ты так интересуешься политикой, почему ты так политизирован? Это для меня как разговор шоферов. Я, впрочем, приехал из страны, где и с шоферами говорят о политике. Здесь же мне задают такие вопросы люди интеллигентные. А кому же вы отдали политику – я спрашиваю этих людей, – это же ваша страна?”
Хорошо помню переломный момент, когда это отношение только проклюнулось: незадолго до выборов 1996 г. и с особой силой – после них. За одно, собственно, упоминание того рокового выбора, перед которым в 1996-м действительно стояла Россия, можно было запросто схлопотать именование демшизы. Какой выбор? Какой роковой? “Вы что, всерьез говорите, что у нас избранный президент?”
“...Это же ваша страна?” Чья страна – это тоже большой вопрос. Начиная уже с того, кому, собственно, этот вопрос можно задать.
Своя страна – это непременно своя ответственность. Ощущение своей страны, перед которой у тебя какие-то обязательства, утрачено в современной России целыми слоями. Это при том, что никогда за последнее насыщенное эпохальными событиями 20-летие не говорили так много о державности и величии России, как в последние два года. Но это говорение – в том отделенном от реальной повседневности пласте, которым становится – как в советское время! – публичная речь. Года два назад, на одной из довольно весело проходивших презентаций увлекательной книги я сказала, что “силовики” дураками будут, если не попытаются в 2008 г. удержать власть в своих руках, потому что, кроме них, она никому и не нужна. Все очень весело встретили мое заявление. Сегодня этот прогноз уже тривиален – дальше некуда.
Совокупность жителей
Сегодняшняя Россия – это уже (или еще?) не гражданское общество, а скорее совокупность жителей, аморфная, ничуть не структурированная (в отличие от власти) масса. Ее безучастие совсем не безопасно. Оно может стать основой для весьма серьезных и весьма негативных действий – например, в ситуации референдума. Сегодня российское большинство (в отличие от ситуации первой половины 90-х гг.) проголосует за любые не только леворадикальные, но и фашистские предложения. Тем более оно проголосует за лидера фашистского толка, если таковой вдруг объявится. А ничего невозможного в его появлении нет.
В наших словах нет ни риторического преувеличения, ни обычного российского катастрофизма. Социологические опросы показывают, что не менее 35% населения считают Сталина положительной фигурой минувшего века, более половины уверены в необходимости цензуры, хотят пересмотра итогов приватизации, считают всех предпринимателей преступниками, а эпоху Брежнева – лучшим временем жизни России в ХХ в.
Люди, приученные к бесконечным очередям, дефициту, поездкам в Москву за продуктами, покупкам зимних сапог не в магазине, а у себя на заводе, не понимают, зачем, собственно, нужно было резко менять жизнь в стране. Исторический смысл изменений остался им неведом. Зато неизбежно связанные с крутым поворотом в экономике социальные ущемления (потери вкладов и т. д.), соединившись с сильным изменением повседневного быта, представились им единственным результатом перемен (множество фактов противоречит такому впечатлению, но на них упорно не обращают внимания).
Это произошло еще в середине 90-х – и застарело, дойдя и до наших дней. Слова “свобода” и “демократия” практически стали ругательными в самых широких кругах, символизируя пороки нового общества и рост социальных контрастов. Ненависть бедных к богатым вновь достигла той черты, до которой она была доведена властью в первые советские годы. Отсюда возрождение фразы “Сталина на вас нет!” (но памятники-то мы к 9 Мая все же поставить не дали – не забывайте те, кто не верит, что что-то можно сделать).
Новыми являются и признания недавних либералов в том, что им советская цензура не мешала, а от свободы широким массам вообще никакого проку. Известные литераторы В. Непомнящий и Л. Аннинский, выпускники моего факультета, объясняют беззастенчиво с телеэкрана, как цензура способствовала творчеству: вместо скучного прямого пути из пункта А в пункт Б заставляла творчески искать пути извилистые.
Политологи объясняют этот слом разочарованием в результатах коренного переустройства страны. Но интеллектуалы-то, кажется, обязаны трезво понимать: не может быть иным, как долгим и болезненным, выход из 74-летней тоталитарной системы, с ее отрицанием частной собственности и рынка, привычкой к подчинению интересов личности – государству, отсутствием в массе населения конкретного представления о свободе.
Важнейший фактор – Россия очень сильно опоздала с радикальными реформами. К началу 90-х в стране практически не осталось в живых тех, кто хозяйствовал в экономически нормальных условиях. Советские же условия, когда оплата труда – минимум, но гарантированный – не зависела от его количества и качества, подтачивали нормальное отношение к труду и в конце концов разрушили его.
Сегодня это очень заметно и также вплетается черной нитью в общественное умонастроение: если в стране множество людей не готовы к интенсивному труду, к инициативе – это усиливает общую апатию и ностальгию по “порядку”.
Без настоящего
Советская власть уничтожила среди прочего ценность настоящего, текущей жизни. Возник такой тип сознания, когда наличные возможности остаются незамеченными и не полностью использованными. Прошлое оценивается завышенно, с ностальгической грустью и сетованиями об упущенных возможностях. Будущее – с пассивной тревогой.
В ближайшие годы мы будем иметь для упомянутых сетований, если не одумаемся, большой материал. Основные конституционные права пока соблюдаются – свобода слова в ТВ сильно потеснена, но в массовой печати сохраняется. Несомненно, есть возможности для выражения своих убеждений и формирования гражданского общества. Но будут ли они использованы – неизвестно. Поскольку никто еще не крикнул “Ложись!”, а люди уже лежат.
Одна причина этого очевидна – бессознательное желание освободить себя от необходимости заниматься чем-то, помимо сугубо личных дел (“Так уже ведь никакой свободы нет!..”).
Главная же причина – как раз идеологическая. Все страшно забоялись “идеологизированности”, так и не успев достигнуть некоей идейной ясности – не выполнив наш долг перед собой и миром: не подведя итоги трагической и патетической российской истории ХХ в.
А как же не патетической? Вдруг выпал нам, как в русской сказке, чудесный исторический шанс – стать не СССР, а снова Россией. Вернуть страну на карту. Да я сколько лет мечтала перестать писать в декларации в графе “гражданство” – “советское”! И вот свершилось. Без помощи оккупационных армий, внутренними силами покончили мы с самым жестоким и длительным режимом ХХ в.
Но не хотим уразуметь этого, не собираемся удерживать и готовы, в сущности, потерять этот выпавший нам шанс. И уже почти готовы поверить президенту, что падение СССР и, соответственно, советской власти было “крупнейшей геополитической катастрофой ХХ в.”.
Страна остановилась на идеологическом перепутье. Не возобладало в обществе, не укоренилось в семьях, не стало морально императивным признание банкротства большевизма и его партии – той силы, которая разрушила страну “до основанья”, а затем пыталась наперекор природе человеческой и экономическим законам построить ее заново по утопическим проектам.
Нужна гражданская и политическая воля для четкой оценки советского прошлого и честного объяснения согражданам (да, видимо, и себе), что никакой компьютерной программы для быстрого перехода от обанкротившегося “социализма” к современному гражданскому обществу и эффективной экономике не было. Образцов нет. Приходилось и приходится все делать самим, методом проб и ошибок. Но известно уже, чего делать нельзя, опасно: поносить реформы 90-х (“надо было все делать не так, а безболезненно для народа!”), отдавать предпочтение государству перед обществом, поддерживать культ большевистских вождей и их методов, эксплуатировать примитивно патриотические эмоции и способствовать неомилитаризму, который будто бы “восстановит уважение к России в мире”.
Этот message и должен быть адресован политиками – и теми согражданами, кто считает себя вменяемыми, – всему обществу, в первую очередь молодежи.