“Тристан” номер три

Байройтский фестиваль, известный в мире также под брэндом Richard-Wagner-Festspiele, основан лично Рихардом Вагнером с целью сугубо практической. В поисках особой сцены для тетралогии “Кольцо нибелунга” – самого гигантского проекта в истории оперы – композитор метался по Германии и обнаружил тишайший Байройт, покоривший его прелестным Маркграфским театром эпохи рококо. Однако для постановки “Кольца” пришлось выстроить другое здание, громоздкое и некрасивое, на Зеленом холме за городом. Проект финансировался в том числе знаменитым вагнеровским поклонником и меценатом, последним королем Баварии Людвигом II, не жалевшим государственной казны на вложения в культуру. BF открылся в 1876 г. при стечении мирового бомонда, стал одним из самых громких культурных проектов новейшей истории и выдающимся примером капиталистической формы собственности в искусстве. Собранные средства (Вагнер проявил себя видным продюсером) легли в основу семейного бизнеса, а старинный провинциальный город был намертво приватизирован кланом гения, везде поставившего свой автограф. Байройт от этого только выиграл, превратившись в культурную столицу планеты, где прописан один из главных и самый престижный музыкальный фестиваль, возглавляемый сегодня 86-летним внуком композитора Вольфгангом Вагнером.

Несмотря на то что в Байройте всего один автор с коротким списком музыкальных драм, разрешенных лично им для проката, BF пользуется высоким спросом и имеет репутацию труднодоступного. Дело не в цене билета (от 12 до 192,5 евро), а в том, что небольшой зал (около 1000 мест) – единственная площадка, которая даже за месяц интенсивного использования не способна пропустить всех желающих, которые могут годами томиться в компьютерной очереди независимо от срока подачи заказа (предварительная продажа билетов с 15 октября). Не только многочисленных фанов, но и весь мир неудержимо тянет сюда, потому что в цене не просто Вагнер, а Вагнер аутентичный, т. е. байройтский.

Кроме названных достоинств Байройтский фестиваль отличается безупречно налаженным механизмом, являя образец немецкого порядка, доведенного до абсолюта. Заложенная при основании схема проката (премьера – пять лет эксплуатации – год отдыха) создает равномерный ритм, внушая чувство стабильности. Главное блюдо – “Кольцо”, постановка которого автоматически обозначает вектор движения культуры. К столетию его мировой премьеры в 1976 г. Патрис Шеро сделал свою революционную версию, ставшую классикой нового театра: шкуры, латы и шлемы были сданы в архив, и герои Вагнера из мифологических существ превратились в людей, напоминающих персонажей знаменитых фильмов Висконти “Людвиг” и “Гибель богов”. С этого момента Вагнер стал интересен не столько как творец мифа, но как важная персона современного искусства, а его музыка оказалась просто созданной для сущностного театрального месседжа. В каждой следующей версии “Кольца” Вагнер выглядел все притягательней и теплее, а в последней постановке Юргена Флимма (2000) миф был бесповоротно адаптирован к повседневности. Не хватает мужества вообразить, чем бы оказалось 15-е байройтское “Кольцо” у кинорежиссера Ларса фон Триера, но его оперный дебют в 2006-м, объявленный еще пять лет назад, сорвался из-за консервативных происков, и мир лишился шанса пройти 16-часовую дистанцию в экстремальном режиме.

Зато в программе этого года, полюса которой обозначат ординарный по виду “Лоэнгрин” (режиссер Кейт Уорнер) и отвязный молодежный перформанс под именем “Парсифаль” (режиссер Кристоф Шлингензиф), есть заветная страница – новый “Тристан”. Это последний из трех главных “Тристанов” прошедшего сезона: в апреле был Париж, где Питер Селларс и Билл Виола показали в “Опера Бастий” масштабное видеошоу со статуарными певцами. В мае – Петербург, где Дмитрий Черняков открыл Вагнера как отца психоанализа и попытался всерьез разобраться в причинах патологической зависимости героев друг от друга.

В Байройте “Тристана” выпускает театральный маг Кристоф Марталер, не признающий никакой декоративной косметики – ни шкур, ни инсталляций, ни пресловутого мифа. А Тристан и Изольда выясняют отношения в интерьере Анны Фиброк, похожем на домашнюю кухню. Там, на фоне старых обоев, у них просто нет возможности притворяться оперными животными, и знаменитый Liebestod (любовь-смерть) естественным образом может оказаться мифом нашего времени.