Девяносто лет безлюбия
В прошлом октябре все крупнейшие мировые агентства возбужденно трубили о неслыханных для книжного рынка деталях и подробностях события (и наши СМИ от них не особо отставали). Восхищались миллионным (!) изначальным тиражом, рекордными для испаноговорящих стран продажами первого дня. Конечно же, не забывали упомянуть о пиратах, умудрившихся выпустить контрафактный тираж, в результате чего нобелевский лауреат вынужден был спешно вносить в последнюю главу своего произведения какие-то изменения.
Появление “долгожданной книги” – согласно ее издательской аннотации – у нас не произвело даже сколько-нибудь отдаленного эффекта.
Виновато в этом прежде всего само прежде неизвестное и оттого несколько загадочное издательство “Онлайн”, заявившее о своем существовании ни много ни мало “последним Маркесом”, но при этом не озаботившееся хоть маломальским продвижением книги. Расчет, по всей вероятности, делался на говорящее само за себя имя автора – для сегодняшней же России, давно и успешно распрощавшейся с имиджем “самой читающей страны”, этого явно недостаточно. Да еще, наверное, на аннотацию, в которой произведение по каким-то неведомым причинам названо “написанным после двадцатилетнего молчания”.
Самый известный колумбиец в мире в последнее время был, может, и не столь активен, как прежде (хотя особой плодовитостью этот мастер никогда не отличался). Однако широко известно, что Маркес и не помышлял молчать. Напротив, борясь с обнаруженным у него шесть лет назад раком, писатель трудится и публикуется с завидным для его возраста и состояния усердием. Его последними по времени работами оказались первый том мемуаров, актуальные журналистские расследования и теперь вот небольшой роман, ставший действительно первым – но за последние 10 лет – художественным сочинением Маркеса.
“Вспоминая моих грустных шлюх” – скромная “мягкообложечная” брошюра всего-то в восемь с небольшим условно-печатных листов – со всей очевидностью доказывает решительную неподвластность истинно большого таланта и патине времени, и рже разъедающей организм болезни. Об этом тексте так и подмывает говорить в высокопарно-меланхоличном тоне, прямо откликаясь, таким образом, на заданный им настрой. А каким же еще может быть повествование, ведущееся от лица 90-летнего старика, переживающего первую в своей жизни “великую любовь”?
В сущности говоря, предварительная информация, открывающая русское издание в предисловии “От переводчика”, довольно верно обрисовала главные стержни книги. (Хотя Л. Синянской стоило бы, наверное, не разъяснять очевидных вещей, а лучше перепроверить кое-какие нюансы первоисточника, и тогда, возможно, Ромен Роллан и Жан Кристоф выступали бы не в качестве двух коллег, через запятую, но, как и должно им быть, в качестве писателя и заглавного героя его романа.) Она действительно написана “о любви”. И действительно – “о старости”. Но не только. Еще и, наверное, в куда большем смысле она говорит нам о страсти и о чуде. И о смысле жизни, как бы чудовищно ни звучало в устах рецензента это определение.
И не столь уж важно, реальна она или же целиком и полностью фантазийна – эта всевозвышающая страсть убежденного холостяка, никогда прежде ни с одной женщиной не спавшего бесплатно, к 14-летней девственнице, только лишь собирающейся встать на путь порока. Как не важно, собственно, и само материально-телесное существование Дельгадины-Худышки, неуловимой, сотканной из снов и туманов, принимающей по воле рассказчика самые разные облики и обличья.
Важно, что благодаря ей – действительно ли благоговейно осязаемой либо только снящейся (маркесовский “магический реализм” в действии) – человек впервые “за девяносто лет жизни встретился лицом к лицу с самим собой”. И вдруг обнаружил, что его никчемная, в сущности, изрядно затянувшаяся жизнь – донельзя ритуализированное существование провинциального газетного эссеиста и музыкального обозревателя – была по большому счету не столь уж откровенно бессмысленной. Что было в девяти десятилетиях безлюбого, по мелочам растраченного бытия и безмятежное счастье не исчезающего из души детства, и упоение великой музыкой, и острые, порой остающиеся мучительными до самого конца дней эротические переживания.
Не было в ней доселе лишь чуда. А оно может настигнуть тебя даже на десятом десятке, чудесным светом преображая все вокруг. И в этот момент достаточно простое, хотя по-маркесовски филигранное описание – “когда солнце прорвалось сквозь миндалевые деревья парка, и почтовое речное судно, задержавшееся на неделю из-за засухи, с ревом вошло в портовый канал” – звучит подлинно волшебной мелодией слова и чувства. Заставляя сердца героя, автора и читателя сжиматься в едином порыве, остро переживая в этот миг всю бренность и все величие один раз даруемого нам мира.