“Россия!” едет в Америку

В сентябре в нью-йоркском Музее Гуггенхайма откроется выставка с громким названием “Россия!”. В здании гениальной архитектуры, в огромной спирали, спроектированной Фрэнком Ллойдом Райтом, будут показаны избранные шедевры русского изобразительного искусства. Зельфира Трегулова, заместитель директора Музеев Кремля и один из кураторов выставки, рассказала “Ведомостям”, каким именно произведениям была оказана честь раскрыть русскую душу перед американским зрителем.

– Почему задумана такая сильная по составу выставка, зачем такой пафос в названии?

– Это инициатива Музея Гуггенхайма. Выставка вписывается в его программу по представлению целых культур на выставках, охватывающих большой исторический период. Уже была Африка, Китай за 5000 лет, Бразилия за 500 лет. Три главных музея Нью-Йорка страшно соперничают – гигантский “Метрополитен”, гигантский Музей современного искусства (MOMA), только что открывшийся после реконструкции, и Музей Гуггенхайма. Еще известно, что директор Музея Гуггенхайма Томас Кренц страстно привязан к России. Он по крови русский, хотя по-русски не говорит, все его предки приехали в Америку из Российской империи. Так что этот проект очень дорог Кренцу, он придумал и название: “Россия!” – с восклицательным знаком. Дата вернисажа была обозначена сразу – сентябрь 2005 г., дни юбилейной сессии ООН, где присутствуют главы государств. Сейчас выставка готова к отправке.

– Выставка получилась такой, как и была задумана?

– Почти такой, но придумали мы ее не сразу. Были разные идеи – например, предлагался грандиозный историко-культурологический проект с включением нехудожественных, знаковых предметов, символизирующих Россию, вроде автомата Калашникова. Было предложение построить выставку на идеологических клише о России и иронично развенчать их. Но в конце концов решили, что надо делать художественную выставку, которая покажет историю русской духовности, явленную в изобразительном искусстве – в живописи, скульптуре, плюс в современном разделе – инсталляции и видео. Тогда в работу включилась группа кураторов-искусствоведов. С российской стороны в нее входили Павел Хорошилов, Евгения Петрова, заместитель директора Русского музея, Лидия Иовлева, заместитель директора Третьяковской галереи, и я, от Музея Гуггенхайма – Роберт Розенблюм и Валери Хиллинс.

– И вы решили сделать выставку академической, по хронологическому принципу?

– Да, но это не просто хронология, а избранные, ключевые моменты русского искусства. Я предвижу обвинения, что экспозиция построена слишком традиционно, но уверена, что она может быть только такой, и только субъективно-избирательной. Наша задача была показать миру, что русское искусство – это не только авангард и икона, которые мир как-то знает, а это великое искусство, достойное быть введенным в международный оборот, в общемировой контекст. Ведь наша живопись практически неизвестна.

– В любом томе всемирной истории искусств от России всегда включен Малевич, иногда Рублев и изредка архитектура русского классицизма.

– Но уровень, например, русской живописной школы первой половины XIX в., мое глубочайшее убеждение, – это уровень французской школы, ну еще, может быть, датской камерной школы. И это золотой век русской живописи: и Венецианов, и Федотов, и Кипренский, и Иванов – это живописные гении, никому в мире не известные.

– То есть получилась выставка отдельных шедевров?

– Мы выбирали шедевры, все лучшее, что может ездить. Но, когда зритель пройдет от начала до конца всю спираль залов Музея Гуггенхайма, у него в голове должна сложиться непростая идея. Прежде чем изложить ее, скажу, чем выставка закончится: инсталляцией Ильи Кабакова “Человек, улетевший в космос”.

– Не оптимистический финал. И очень жестокий для национальной гордости.

– Да, это достижение цели ценою собственной жизни, за счет самоуничтожения. Но так очень часто получалось. На выставке будут и более поздние произведения, но последнее, что увидит зритель, будет “Человек, улетевший в космос”.

– Убогая каморка с дыркой в потолке.

– И необыкновенный свет, льющийся из этой, как вы сказали, дырки. Божественный свет. Человек уходит в него, и все.

– А начали с икон?

– С Деисуса XII в. из Третьяковской галереи. И какие еще иконы там будут! Божественные! Еще Кренцу очень хотелось показать на выставке лучших из старых мастеров и коллекции Щукина и Морозова из Эрмитажа. Он предложил ввести тему коллекционирования западного искусства. А Наталья Самойленко из Благотоврительного фонда Потанина, финансировавшего выставку, предложила еще и раскрыть мысль Достоевского о всемирной отзывчивости русского человека. Надеюсь, у нас получилось сделать это логично и разумно. Поэтому возник раздел императорских коллекций из Эрмитажа. Там будут художники, ставшие ориентиром для русских живописцев: Ван Дейк, Рубенс, Гвидо Рении, Ватто. Дальше покажем парсуны, демонстрирующие, как европейская традиция смешивалась с национальной иконописной. Потом будут академические вещи. Мы хотели показать, как стремительно русские художники освоили западноевропейскую традицию, что уже в начале XIX в. эта традиция, соединенная с национальным потенциалом, создала блистательную русскую школу. Дальше идет Кипренский, например портрет Хвостовой.

– То есть покажете замечательные русские лица.

– Да, Венецианов, Федотов, Тропинин, Александр Иванов с лучшими эскизами к “Явлению Христа народу”. Скульптура Щедрина. Это все будет открытием. Ведь это искусство невероятного качества! Оно очевидно связано с западноевропейскими образцами, но превосходит их в витальности и искренности. И это еще, как у Александра Иванова, поиск высшей истины – то, к чему стремилось русское средневековое искусство. Но эту истину невозможно было обрести в схеме западноевропейской картины.

– Выставка национального искусства не может быть без любимых народом картин.

– У нас будет “Девятый вал” Айвазовского, “Рожь” Шишкина, “Неизвестная” Крамского и репинские “Бурлаки на Волге”…

– …“Бурлаки на Манхэттене” – так уже шутят. Но разве картины передвижников – это живопись высокого качества?

– Мы хотели, чтобы зрители поняли: передвижники отказались от живописных красот ради содержания, ради послания. И это связывает их с иконописцами, с христианскими ценностями. “Что делать?” – это вопрос Христа на перепутье. Но решались эти вопросы не в живописи, а в русской литературе. Поэтому здесь в центре – два великих портрета: Достоевского Перова и портрет Толстого работы Ге. Дальше – отторжение передвижничества и попытка приблизиться к истине художественными средствами: Врубель, Серов, символизм. И тут опять французские влияния – художники из коллекции Щукина и Морозова. Дальше авангард 10-х гг. и уже сознательное обращение к иконе, выход к беспредметности. Здесь три главные вещи: “Черный квадрат” Малевича из Эрмитажа, Кандинский из Гуггенхайма и Родченко “Три чистых цвета”.

– И после икон авангарда пойдут иконы соцреализма?

– Климент Ефремович Ворошилов, как известно, любил импрессионистов, и многие художники, которых он поддерживал, были весьма лихими по живописи. Но главное, что они овладели приемами воздействия на человеческое сознание – тут тема веры и пафоса. У кого-то был только пафос, а вот у Лактионова, например, “В письме с фронта” есть необыкновенный, божественный свет, и картина – вариация на тему благой вести.

– Дальше пошло самое трудное – отбор работ живых художников. Наверняка художникам хотелось встать в ряд с Рублевым и Малевичем?

– Так всегда бывает, всем хочется приобщиться к вечности. Но у нас был один критерий: мы должны были показать вклад России в мировую цивилизацию. Думаю, мы сейчас можем объективно оценить и официальное, и неофициальное советское искусство. Мы взяли “Шинель отца” Виктора Попкова, гигантский портрет одноглазого солдата Гелия Коржева. Американцы от него в восторге: “Чак Клоуз!” Да, говорю, только это было написано за 20 лет до Чака Клоуза. Портрет композитора Кара-Караева Таира Салахова – нет произведения, в котором стиль русских 60-х был бы так ярко выражен.

– А нонконформисты?

– На мой взгляд, многие не вписались, не выдержали сравнения, оказались вторичны. Судить зрителю – на выставке будут представлены и те и другие. Лучшие официальные художники и нонконформисты искали большие темы и большие идеи. Результативнее, как ни странно, оказались лучшие из официальных художников, а не те, кто просто копировал, не перерабатывая, западную модель.

– Но есть историческая объективность?

– Но у нас и мирискусников нет, даже Бенуа не вписался. Зато соц-арт, такие художники, как Эрик Булатов, Виктор Пивоваров, Комар и Меламид, – это, на мой взгляд, интересно и актуально. Но вся история наиболее концентрированно заканчивается Кабаковым. Вся наша грязь, все наши муки, все стремления могут завершиться именно прорывом в небытие, достижением абсолютной истины за счет отказа от мира.

– А после Кабакова разве ничего нет?

– В современном разделе есть “Космонавт” Олега Кулика, Дубосарский и Виноградов, Кошляков, Папперштейн, Захаров, видео Мамышева-Монро и Чернышевой, но это уже другие художники, другое поколение, они работают в иной ситуации, с гораздо большими возможностями и свободой выражения.

– Без мук и поиска истины. Но у вас получилась гигантская выставка!

– Всего 250 работ.