СТРАННЫЕ СБЛИЖЕНИЯ: Олигархический социализм
Концентрация собственности в “социалистической” Швеции стабильно росла. Например, в 1990 г. семья Валленберг контролировала девять из 25 крупнейших промышленных предприятий страны, включая Electrolux, Stora, Ericsson, Saab Scania и Alfa Laval. А в 2000 г. два крупнейших закрытых инвестиционных фонда – Investor и Industrivaerden контролировали активы, стоимость которых превышала 49% капитализации шведского фондового рынка. При этом стоимость акций, принадлежащих фондам напрямую, составляла всего 2,2% общей капитализации шведских компаний.
В третьем письме из неволи бывший олигарх Михаил Ходорковский с сожалением вспоминает об упущенной альтернативе. Дескать, Россия избежала бы тисков авторитаризма, если бы лидер коммунистов Геннадий Зюганов в 1996 г. возглавил правительство, а не оспаривал президентство у Бориса Ельцина. По мнению Ходорковского, Зюганов мог бы разрядить напряженность в обществе, исправив перегибы “дикого капитализма”.
Как бы фантастически ни звучали эти рассуждения, считать их наивными не стоит. Приход к власти левых вовсе не означает заката эры олигархов.
“Шведский социализм” многие считают одним из самых успешных экономических экспериментов прошлого века. Благодаря масштабному перераспределению шведы построили развитую систему социальной поддержки. Эта модель отлично уживалась с высококонцентрированной, олигархической, формой собственности на активы.
Экономист Петер Хогфельдт (в своей работе “История и политика корпоративной собственности в Швеции”) пришел к выводу о том, что своим долгожительством шведские олигархи обязаны в первую очередь шведскому социализму. Придя к власти в 1932 г., социал-демократы провозгласили “великий поворот”, но, по сути, заключили сделку с крупным капиталом. Новые руководители страны нуждались в ресурсах и поддержке перераспределительного курса. Капиталистам требовалась легитимизация схем владения, увековечивающих их контроль над активами. Ни те ни другие не хотели, чтобы контроль над национальными богатствами перешел к посторонним – будь то иностранцы или собственные аутсайдеры.
Социал-демократы не верили в стихийный капитализм. Они были убеждены, что будущее за крупными компаниями, не жалеющими средств на инновации. Налоговая политика поощряла акционеров реинвестировать прибыль, а не перераспределять ее в виде дивидендов. Другим источником инвестиций были кредиты, тем более что крупнейшие шведские банки владели своими заемщиками через закрытые инвестиционные фонды. А чтобы не делиться контролем с аутсайдерами, традиционные владельцы – так называемые “15 семей” – широко использовали эмиссию акций с ограниченным правом голоса.
Эта система приносила неплохие плоды в индустриальную эпоху, когда фундамент мировой экономики составляли крупные промышленные предприятия. От загнивания ее спасало то, что открытая экономика Швеции была ориентирована на экспорт и не могла позволить себе поддержку “лежачих” предприятий.
Но в 1970-е гг. система стала терять конкурентоспособность. Промышленное производство стало перемещаться в страны с дешевой рабочей силой, а экономическая специализация развитых стран сместилась в сторону более динамичных высокотехнологичных секторов. Здесь и проявила себя изнанка шведской модели – неразвитость финансовых рынков и высокие барьеры на вход для новых компаний. В других странах перспективные секторы развивались за счет создания новых предприятий, а для шведов этот путь был закрыт. Даже после частичного демонтажа социал-демократической модели в 2000 г. в списке 50 самых дорогих шведских компаний не было ни одной, созданной после 1970 г., а 31 “голубая фишка” из 50 была основана до 1914 г.
Переориентация старых компаний требовала огромных инвестиций. Необходимые ресурсы можно было привлечь только на мировых рынках, и в 1980-е гг. шведские предприятия начинают играть по более либеральным правилам. Ограничения на доступ иностранного капитала снимаются, демонтируется двухуровневая система акционерного капитала, урезаются социальные гарантии. Эта политика сработала. После десятилетия стагнации (в 1987–1996 гг. ВВП Швеции рос в среднем на 1,5% в год, или вдвое медленнее, чем в других развитых странах) шведская экономика вернулась на траекторию подъема: в 1997–2004 гг. она росла в среднем на 2,8% в год.
Российский олигархический капитализм – ухудшенная версия шведского. Как и его прототип, в начале XXI в. он начал разрушаться под давлением глобальной конкуренции и мирового финансового рынка. Вмешательство государства затормозило “деолигархизацию” – монополия на власть принадлежит “Единой России” и ее кураторам в руководстве страны, а крупнейшими активами по-прежнему распоряжается узкая группа лиц. В постиндустриальном мире такая модель обречена на поражение.