Мифы уходят из Байройта
Поставить самое знаковое сочинение Вагнера фестиваль пригласил Кристофа Марталера. Это очередное доказательство того, что в свои 86 лет нынешний байройтский руководитель слышит шум времени. Этим жестом Вольфганг Вагнер утверждает курс на демифологизацию творчества своего великого деда. Он был начат “Кольцом нибелунга” в постановке Юргена Флимма (2000), где вместо доисторических богов, великанов, героев и карликов обитали люди нашего века, с которыми зритель мог себя отождествлять.
Спектакль Марталера – десятое воплощение “Тристана и Изольды” в Байройте (первая постановка – 1886 г.). От своего видного предшественника – спектакля Хайнера Мюллера (1993) он отличается как тихий внутренний голос от торжественного выступления с трибуны. “Тристан” в постановке Мюллера был ритуалом, символическое действие подчеркивало дистанцию между мифом и нами, а любовь и смерть казались недосягаемой абстракцией.
Двигаться дальше в эту сторону не имело смысла, потребовался новый вектор. Марталер оказался идеальной фигурой. Статусный новатор драматической сцены с музыкальным образованием (учился как композитор в Париже и Цюрихе) – автор знаковых для последнего времени оперных постановок – “Кати Кабановой” Яначека (1997) и “Свадьбы Фигаро” Моцарта (2001) в Зальцбурге, говорящих о том, что в опере началась новая эра.
Новый “Тристан” запоминается беззащитной оголенностью сцены (прозрачная, почти нематериальная сценография Анны Фиброк), отзывчивостью к музыкальной форме (ее повороты отражаются в действии) и нивелированным оркестром (молодой японский дирижер Эйджи Оуэ), находящимся в полном согласии со сценой.
Вот только новый “Тристан” никак не вяжется с каноническим образом Вагнера – сказителя и мифотворца: здесь отсутствует не только архаическая атрибутика (со шкурами и мечами Запад давно простился), но и сам миф упразднен как категория, чувственно несовместимая с нашей реальностью. Ключевое для романтика Вагнера понятие Liebestod (любовь-смерть) Марталера тоже не занимает: он приспособил Вагнера к нашему времени, рассказав о встрече двух людей, чей личный аутизм сильнее взаимного притяжения.
Содержание встреч Изольды и Тристана – мучительные, но напрасные поиски контакта. В каждом из трех актов возникает надежда: вот-вот что-то произойдет. И к концу каждого акта эта надежда постепенно гаснет. Марталера не интересует предыстория событий: его персонажи существуют словно в вакууме – без прошлого и будущего. Остается только предполагать: Тристан, у которого была давняя связь с Изольдой, внутренне переродился. Избегая объяснений, он везет бывшую любовь в жены своему боссу Марку (Квангчул Юн), предпочитая существование анонимного клерка, облаченного в офисный костюм.
В знаменитом любовном дуэте второго акта, когда герои посвящают 40 минут анализу своих отношений, они находятся в закрытом помещении с искусственным светом. Они ищут единства, но так и не приближаются к тому слиянию, которое восторженно звучит в вагнеровской музыке. Предел открытости со стороны женщины – снять перчатки и расстегнуть жакет, со стороны мужчины – протянуть руку. Даже когда шведское сопрано Нина Стемме и американский тенор Роберт Дин Смит замирают в хрестоматийной позе (Тристан у ног Изольды, его голова у нее на коленях), это выглядит цитатой, где сохранена только форма, а смысл утрачен. В финале же оперы, когда все персонажи, кроме лежащего на полу Тристана, прячут свои лица (Изольда замирает под простыней, остальные отворачиваются к стене), ожидание чего-то, что так и не случается, ощущается почти как материальная величина.
Кристоф Марталер – провокатор, и он провоцирует зрителя на то, чтобы ждать ответа на главный вопрос – что происходит и почему? – от самого закрытого персонажа – Тристана. Тогда как ответ невозможен: внутренняя жизнь Тристана – вещь непостижимая для него самого. Он терзаем невероятным внутренним конфликтом, суть которого и есть суть произведения. Но именно эту суть Марталер намеренно не объясняет. У него ясно прорисованы побочные персонажи – старый, выживший из ума слуга Курвенал, кто как-то связывает Тристана с человеческим миром (Хартмут Велкер), задумчивый очкарик Пастух, неврастенический уродец Мелот. А вот главные персонажи неуловимы. Их подлинная история остается за кадром спектакля, и единственное, в чем мы можем твердо быть уверенными, что в ней нет никакого романтического мифа.