Последовательное безумие

Венецианский остров Лидо в эти дни напоминает концлагерь для клоунов: арки металлоискателей охраняют пластиковые львы работы председателя жюри Данте Феретти, сотни карабинеров соперничают за внимание фотографов, а фестивальный штаб в муссолиниевском Casino превращен в крепость, обороняемую потешными секьюрити в дизайнерских костюмах: всех (всех!), в первый день входивших в охраняемую зону без аккредитации, переписали поименно. Тем не менее за полчаса до церемонии открытия, пока гости в смокингах и вечерних платьях степенно высаживались из моторных лодок, неподалеку от Палаццо-дель-Чинема появилась процессия полуголых людей с транспарантом Ciao Samba и соответствующим музыкальным сопровождением. К вечеру второго дня стало очевидно – если это безумие, то определенно последовательное: таков фирменный стиль венецианского директора Марко Мюллера (который ходит по Лидо с выражением лица почти таким же самодовольным, как у карабинеров). Но прошедшие за два дня фестивальные премьеры его экстравагантность отчасти извиняют.

Первым визуальным образом 62-го Венецианского кинофестиваля стал крупный план белой козы. Именно с нее начинается фильм церемонии открытия – “Семь мечей” (Seven Swards) Цуя Харка (возможно, важнейшего китайского режиссера на текущий момент). Костюмные исторические драмы made in China не выкинешь из программы любого хоть сколько-нибудь значимого киносмотра, но “Семь мечей” не имеют ничего общего, скажем, с кичевыми побасенками Чжана Имоу: никакой красоты ради красивости – только простой быт притесняемых крестьян, чуть более изысканный – притеснителей-военных, серо-бурая гамма, семь полуволшебных мечей и непрерывное, гипнотическое насилие без всяких “квази”.

Азиатского экстрима в программе фестиваля будет еще много (это известная слабость Марко Мюллера), однако во внеконкурсной программе нашлось место и для экстрима самого что ни на есть западного: в четверг ночью показали фильм американца Скотта Дерриксона “Экзорцизм Эмили Роуз” (The Exorcism of Emily Rose). Даже искушенная фестивальная публика покрикивала от ужаса – вспомнить более пугающую картину будет весьма затруднительно. Страшно становится с первых секунд (сразу после титров “Основано на реальных событиях”) – камера показывает трактор, флюгер на крыше и котенка, а ты уже тихонько подвываешь от ужаса. Начинается история за упокой: в американскую студентку Эмили Роуз вселился дьявол, католический священник попытался его изгнать, девушка умерла в страшных мучениях, бормоча проклятия на арамейском, а святого отца притянули к суду. Его адвокату, атеистке Эрин Брунер (Лора Линни), предстоит убедить присяжных (и себя заодно) в том, что сатана существует и смерть была неизбежна и даже желательна. В серии флэш-бэков Эмили бьется в страшных припадках (которые прокурор объясняет психозом и эпилепсией) и видит нечто такое, чего последнему агностику не пожелаешь увидеть. Режиссер Скотт Дерриксон нарушает общепринятые правила американского ужастика, согласно которым за ночными кошмарами обязательно следует солнечное утро – чтобы зритель мог перевести дыхание. В “Экзорцизме Эмили Роуз” за чудовищными сценами самоистязания следуют эпизоды в потемках тюрьмы или попавшей в зону полтергейста спальне адвоката. В результате даже крупный план капающего крана доводит зрителя до истерики (к тому же благодаря звуковым эффектам не остается сомнения, что все демоны ада ломятся с улицы через крышу кинотеатра).

Другой американский фильм, “Спокойной ночи и удачи” (Good night and good luck), на фестивале ждали с нетерпением – это вторая режиссерская работа Джорджа Клуни, “итальянца по убеждениям”, живущего ныне главным образом на озере Комо. Его дебют, “Признания опасного человека”, два года назад удивил нетривиальностью режиссерского подхода и едва ли не изысканностью. Второй фильм, рассказывающий о конфликте телевизионного обозревателя с небезызвестным сенатором Маккарти, русскому зрителю может показаться скучным – как по картинке (загримированные до неузнаваемости черно-белые голливудские звезды изображают телевизионщиков 50-х гг.), так и по содержанию (какое нам дело до истории американского телевидения середины прошлого века?). Но если преодолеть сопротивление материла, может показаться, что Клуни снимал о нас и для нас: в его печальном монохромном повествовании аналитика уничтожается именем диктатуры индустрии развлечений, реклама определяет содержание, а совесть превращается в недостаток, не бороться с которым достает смелости лишь единицам.