РЕСТОРАННАЯ ХРОНИКА: Русский нестандарт
Пару недель назад один влиятельный американский журнал о путешествиях попросил меня назвать два лучших столичных ресторана русской кухни из тех, что открылись в этом году. Они делали что-то вроде специального гастрономического номера о Европе и первый, кажется, раз в своей истории включили в европейскую географию Москву.
Американский вопрос меня дьявольски озадачил. Мало того что в Москве и так не густо с приличными ресторанами русской кухни – последнее время русские рестораны в принципе открываются не чаще, чем третий глаз у рядового деятеля нашей, как говорят аюрведисты, кальпы.
Я провел поверхностный опрос среди своих знакомых и выяснил, что лучшим московским рестораном а-ля рюс по-прежнему работает “Пушкин”. И это при том, что никто из моих респондентов не похвалил тамошнюю кухню в целом. Кое-кто выделил пельмени, иные благосклонно отнеслись к десертам. Но при воспоминании о пушкинских салатах и основных блюдах все морщились, как после визита к проктологу.
Странное дело. Люди считают лучшим русским рестораном место, в котором, по их собственному признанию, нечего есть.
Не то чтобы мне стало как-то чертовски обидно за державу, но, согласитесь, можно как-то жить в мире без русских автомобилей, можно прекрасно себя чувствовать в итальянской одежде, но иной раз просто в порядке самоидентификации все-таки нужно сходить куда-то, где, по выражению проводящего сейчас отпуск на Сардинии поэта С. Михалкова, с превеликим удовольствием “сало русское едят”. Не переплачивая, как в том же “Пушкине”, не забираясь к черту на рога, как в “Царской охоте”.
Я перебрал все свои записки и выписки, я проконсультировался с оравой патриотов, и оказалось, что такой ресторан в Москве все-таки есть. Правда, открылся он не в этом году. Да и, положа руку на сердце, он вообще не открылся. Потому что это писательско-актерский клуб при Центральном доме литераторов. Не тот, что с Поварской, а тот, который с Никитской. Куда входить надо через пыльный холл с желтоватыми афишками поэтических чтений и объявлениями о столетнем юбилее какого-нибудь воронежского прозаика. Входить под испепеляющим взором бабушки-консьержки, думая, как же убедительней ответить на ее мучительный вопрос: “Вы куда, молодой человек?” – после которого понимаешь, что молодость – это не всегда достоинство.
Прорвавшись наконец к ресторанным дверям – оказаться пригвожденным к ним же суровым вопросом метрдотеля о том, член ли вы клуба или не член. И высохшими от напряжения мозгами вспомнить первую попавшуюся писательскую или актерскую фамилию и сказать, что вы, собственно, к нему, что он должен подойти вот-вот... И не исключено, хотя чаще всего все-таки исключено, что вас пустят и усадят за столик. И официантка в форменной одежде, как будто заимствованной из фильма времен культа личности, принесет меню и что-нибудь посоветует голосом, тоже заимствованным из фильма времен культа личности.
Но можно и не слушать ее совета, потому что в этом зале ЦДЛ все вкусно. И грибы, и форшмак, и уха с борщом, и котлеты из печени, и голубцы. Все тут приготовлено ровно с той же элегантной тщательностью, как в булгаковском “Грибоедове”, и столь же малобюджетно по цене.
Средний чек – 20 единиц условности для обеда из трех-четырех перемен. Но, увы, это место нельзя рекомендовать американцам. Не потому, что им будет трудно прорваться через заградительный кордон писательского дома или произнести фамилию “Солоухин”. Одного хорошего русского ресторана мало для целой Москвы, зачем же делиться адресом еще и с целым светом?