Вечная молодость


Мелкий воришка Брюно (Жереми Ренье), которого лишь по формальным признакам можно считать человеком, неожиданно для себя становится отцом и не придает этому большого значения. Его подруга Соня (Дебора Франсуа) в меру своих инфантильных представлений пытается изобразить семейную жизнь, но отец ее ребенка предпочитает бродить по улицам, проворачивать мелкие аферы и ночевать под мостом. Его взаимодействие с Соней можно назвать полноценным только в тех случаях, когда они дурачатся и играют в салочки. Кого в фильме считать ребенком – сомнений не возникает: речь в названии идет не о пищащем свертке, который таскает за собой бездомная девушка. Это Брюно – вечный младенец, не знакомый ни с законами родства, ни с ответственностью. Его нравственная слепота в конечном итоге заканчивается трагедией (к счастью, обратимой), а трагедия, в свою очередь, вроде бы приводит к прозрению.

Братья-бельгийцы Люк и Жан-Пьер Дарденны, много лет занимавшиеся вполне маргинальной документалистикой, а в конце 1980-х начавшие снимать игровое кино, в мае этого года получили уже вторую “Золотую пальмовую ветвь” Каннов (первая досталась им в 1999 г. за “Розетту”). В своих фильмах они традиционно оперирует понятиями, которые в любом языке и в любом обществе появились раньше других: семья, отец, мать, дитя. Именно это многим дает основание называть Жан-Пьера и Люка Дарденнов современными сочинителями библейских апокрифов. Но общество, которое они описывают, слишком далеко отстоит от архаичных патриархальных ценностей: ребенок в этом мире стоит несколько дороже, чем кассетный магнитофон, но все равно котируется наравне с предметами, которые продаются, покупаются, ломаются и подлежат замене.

Братья Дарденн верят в то, что в финале их герой, после серии внеморальных поступков неожиданно делающий благородный жест, приходит к покаянию и переосмыслению своей жизни. Но итоговый катарсис переживает только тот, кто хочет его пережить: по зрелом размышлении ничто в Брюно не наводит на мысль, что он может приобрести способность к рефлексии. Он страдает врожденным, если не генетическим инфантилизмом.

Есть еще одно соображение, которое не оставляет возможности от всей души поприветствовать решение каннского жюри. Последний лауреат “Золотой пальмовой ветви” обозначает ментальную границу, которая проходит между нами и Западом. Можно сто раз в год пересекать границу Шенгена, но так и не понять: когда люди, одетые в смокинги и вечерние платья, рукоплещут фильму “Дитя” – это гримаса европейской политкорректности или высокая степень развития европейской же цивилизации? Действительно ли благополучный француз или бельгиец способен проникнуться драмой обитателей трущоб, или сочувствие является всего лишь обязательным аксессуаром благополучия, своего рода милостыней, которая подается из приоткрытого окна дорогого автомобиля?

Перед российской премьерой картины “Дитя” Жан-Пьер и Люк Дарденны дали эксклюзивное интервью “Ведомостям”.

– Документалистика с некоторых пор вошла в моду, вы же от нее отошли и начали снимать кино игровое. Почему?

Люк: Пока мы снимали документальные фильмы, мы встречались с огромным количеством самых разных людей. От них в памяти остались истории, которые мы решили рассказать по-своему. И еще нам хотелось поставить фильм, в котором совершалось бы убийство. В документальном кино это невозможно.

– Ваши герои – синие воротнички или абсолютные маргиналы, как в картине “Дитя”. Это переводит ваши фильмы в социальную плоскость. С чем связан ваш интерес именно к таким персонажам?

Жан-Пьер: “Дитя” мы снимали в нашем родном городе, мы там выросли. Во времена нашей юности это был развивающийся промышленный город. Если вы хотели нормально жить и получать зарплату, вы шли на металлургический завод, на котором всегда были рабочие места. Но промышленный бум закончился, город обеднел. Появились люди, о которых мы рассказываем, – те, кто не может найти работу, кто вынужден опускаться на самое дно.

Люк: На наших глазах происходила полная деградация семей. Сначала отец работал, приносил деньги, потом стал безработным, и семья начала саморазрушаться. В общество постепенно внедрялись наркотики. Для некоторых они стали единственно возможным источником дохода. Человек становился все более и более одиноким. Новому поколению не у кого перенять опыт нормальной семейной жизни.

– В фильме вы иллюстрируете эту мысль эпизодом, в котором Брюно приходит к своей матери. Причина его инфантилизма – в отсутствии нормальной семьи? Возможно ли для такого человека взросление?

Люк: Может быть, в конце он изменился. Мы видим, как он плачет. Со слезами уходит его прежняя жизнь. Но это не слезы грусти – напротив него сидит Соня. Отчасти это слезы радости от того, что он может посмотреть на нее новыми глазами. Он как будто снова открывает ее для себя.

– Потом он выйдет из тюрьмы, но ситуация вокруг не изменится.

Люк: Ситуация не изменится, изменится он.

Жан-Пьер: Кафка говорил: “Больше всего меня интересуют люди, люди и еще раз люди”.

– Вы говорили, что хотели убить Брюно, но все-таки оставили его в живых. Почему?

Люк (смеется): Потому что мы его любим. Мы и так подвергли его серьезным испытаниям. Если бы мы его еще и убили, то это было бы слишком.

Жан-Пьер: Это была бы “ошибка вкуса”. Мы хотели, чтобы наш герой был более сильным, чтобы он освободился от своей судьбы и сам принимал решения. И очень важно то, что в конце фильма он свободный человек.