Азнавур пришел к горе

Выступления прославленного шансонье в Москве были приурочены к его 81-му дню рождения и прошли под домашним названием – Bon Anniversaire, Charles! Ощущение того, что присутствуешь на сугубо кастовом, даже семейном мероприятии, возникало еще на подходах, в длиннейшей людской змее в Александровском саду – в числе зрителей преобладали представители московской армянской диаспоры, в приподнятом настроении и с нетерпением ожидавшие встречи с обладателем громкого неофициального титула “самого известного армянина на свете”.

Подобное свидетельство торжества национального духа не может не вызывать легкого чувства белой зависти. Азнавур, родившийся далеко от земли предков, – француз до мозга костей и в своем творчестве с армянской музыкальной традицией практически никак не связан. Тем не менее он абсолютный национальный символ, историческая личность, за жизнью и творчеством которой с гордостью следит вся Армения. А растиражированное в связи с кремлевскими выступлениями Азнавура изображение “священной горы Арарат” и вовсе дает основания к тому, чтобы уподобить именитого гастролера ветхозаветному Ною. Ведь Азнавур сумел благополучно пересечь бурное и изменчивое музыкальное море нескольких последних десятилетий, сохранив многочисленные “пары” своих “чистых” (проникновенно лирических) и “нечистых” (с оттенком известной галльской фривольности) песенок – эту его верность себе и традиции и продемонстрировал московский концерт, на котором певец организовал нам прощание с великой эпохой подлинного шансона на максимально высокой ноте.

Нет, конечно же, никаких таких особо выдающихся вокальных возможностей патриарх песни не продемонстрировал, хотя вживую вокал его звучит куда более эффектно, чем в записях, многократно вполуха прослушанных в качестве интеллигентного музыкального фона. Главное, что заставило в финале концерта весь громадный зал подняться и слушать последний бисовый номер стоя, заключалось в том счастливом соединении голоса, истинно парижского шарма, чувства исключительной преданности и верности своему делу и эффектнейшего, словно бы явленного откуда-то из прежней жизни, артистизма. Отдельные сценические мгновения – Азнавур, нервно сминающий в руках большой белый платок во время исполнения своей коронной La Boheme и потом, в момент музыкальной паузы, патетически бросающий его на пол, или Азнавур, неподражаемым мелким шажком семенящий по подмосткам, – останутся в памяти надолго. Вполне вероятно, впрочем, что эти секунды незамутненной эстетической радости можно будет, даже не выезжая из Москвы, пережить еще не один раз. Азнавур, по его собственным словам, собирается умереть в сто лет, а работать до девяноста.