Пропавший маршрут
Сценограф Сергей Бархин остроумно превратил новоорлеанский пейзаж пьесы Уильямса в подобие “китайского квартала”. Тесная квартира поляка Стэнли Ковальского (Эдуард Трухменев) и его жены Стеллы (Елена Лядова), занимающая ровно половину тюзовской сцены, заполнена дешевыми ориентальными безделушками, а приехавшая к сестре несчастная Бланш Дюбуа (Ольга Понизова) норовит украсить этот бедный интерьер еще и бумажным китайским фонариком. В довершение картины повсюду шныряют молчаливые восточные люди в черных костюмах (корейские студенты из Щепкинского училища), работающие разом слугами просцениума и безликой уличной толпой, которая, как вода, просачивается во все поры здешней коммунальной жизни.
Словом, трактовка нетривиальная.
Неплохие, кажется, люди жили в Новом Орлеане, вот только испортил их квартирный вопрос. Бланш, которая из последних сил, как за дамскую сумочку, цепляется за свои аристократические привычки, хочет долго принимать горячую ванну, а Стэнли, мускулистый работяга на мотоцикле, хочет есть салат руками и громко чавкать. Неизвестно, что возмутительней, хотя Генриетта Яновская, конечно же, симпатизирует Бланш, которую Ольга Понизова играет очень фальшиво, но довольно внятно – не столько потасканной аристократкой, сколько блаженной интеллигенткой-училкой-библиотекаршей, больше привыкшей нервно снимать-надевать очки, чем кокетничать. Стэнли, напротив, как можно нагляднее, каждым жестом и словом, демонстрирует свое жлобство – работа фактурного Эдуарда Трухменева груба во всех смыслах. И лишь приткнувшийся в углу сцены мотоцикл тоскливо напоминает о кадрах с молодым Марлоном Брандо, игравшим эту роль в фильме Элиа Казана и умевшим возвести брутальность в стиль.
Пока в квартире Ковальских театрально назревает драма, на соседней половине сцены идет своя дворовая жизнь, и следить за ней интересней, чем за развитием отношений главных героев. Тут режутся в карты (жаль, не в домино), ругаются с женами, напиваются и колобродят по ночам – кажется, что смотришь пьесу не Уильямса, а Людмилы Петрушевской, разве что корейцев у нее отродясь не бывало.
Во всем этом вроде бы есть понятный социальный и театральный код, который при желании можно прочитать с ностальгической интонацией: этот “Трамвай” с его дворово-коммунальной атмосферой и проклятым вопросом о бессилии интеллигенции перед вагонным хамом приехал откуда-то из советских 1970–1980-х. Проблема в том, что на остановке “сегодня” его двери заклинило намертво. Прошлогодний мхатовский “Лес”, помещенный Кириллом Серебренниковым в ту же эпоху, был памфлетно разомкнут в настоящее, а спектакль Генриетты Яновской смотришь с тем недоумением, какое обычно возникает, когда замечаешь, насколько же театральное время не совпадает с реальным. Дело не в качестве работы, а в том, что этот театр кажется каким-то растерянным – как человек, который по старой памяти пришел на остановку, а маршрут, оказывается, давно уже отменен.