Еще длиннее
Второй фестиваль получился не менее масштабным, чем первый, прошедший в прошлом году, на 40-й день после смерти продюсера Николая Дмитриева (аудиофирма “Длинные руки”, культурный центр “Дом”) – тогда в Москву съехались многие из тех, кого Дмитриев сделал известными и в России, и за рубежом. На этот раз директор фестиваля – вдова Дмитриева Людмила снова постаралась, чтобы были и знакомые лица, и те, кого Дмитриев только собирался пригласить. Чтобы всем хватило места-времени, она даже перестаралась: уже на открытии стало ясно, что программа слишком разнородна. Тем не менее фестиваль удался.
Вопреки интеллектуальной моде своего поколения семидесятников Николай Дмитриев увлекался не арт-роком, а музыкой шестидесятников – так называемым фри-джазом. Но в чистом виде свободный джаз сейчас очень узкий сегмент музыкального авангарда. Поэтому артисты “Длинных рук – 2” представляли более общее музыкальное течение. В него попали и новоджазовая сборная русской диаспоры “Оркестр московских композиторов”, и классик афроамериканского фри-джаза пианист-саксофонист Чарльз Гейл, и легендарный первооткрыватель минимализма – играющий композитор Терри Райли, и его джаз-роковый последователь швейцарец Ник Бертч (международное открытие этого года), и капризная дива вокального театра Шелли Хирш.
Но, несмотря на различия, вся эта музыка растет из оппозиции университетско-консерваторскому авангарду 50–60-х и до сих пор называется по месту возникновения “даунтауном” (имеется в виду нью-йоркский Нижний Манхэттен). Объединяет эту оппозицию, в сущности, только одно: произведение не существует в виде нот, оно рождается непосредственно в процессе исполнения – будь то коллективная импровизация “без темы” (на фестивале – молодые артисты французской аудиофирмы Bleu Regard), или материализация того, что существует в виде компьютерных файлов.
Бывают и другие формы. Так, новоджазовые голландцы огорошили радикальным перформансом: барабанщик Хан Беннинк изображал дебила, пианист Миша Менгельберг сначала прикидывался собакой, а потом произнес монолог – пародию на музыковедческий текст... о питерском композиторе Кнайфеле. Международное трио Нулл – Плиакас – Вертмюллер извергало тщательно структурированный поток нойз-джаза.
Американский вечер был концептуальным: Шелли Хирш пела под киномузыку Бернарда Херрманна, известного по фильмам Альфреда Хичкока, но не только: одна за всех, голосом и пантомимой, она изображала не только хичкоковские хорроры, но и классическое “Седьмое путешествие Синдбада-морехода” Натана Джурана. Гитарист Марк Стюарт раздал публике “приватные инструменты” – музыкальные игрушки с приделанными стетоскопами – и предложил ему подыграть, не боясь ошибиться: все равно даже сосед не услышит. Вокалист Дэйвид Мосс (в 1990-е музыкальный директор Лейпцигской оперы) соорудил из дирижерской палочки и двух кусков фольги нечто вроде зонтика. Фольга шуршала, Мосс делал из этого диджейские петли и под их аккомпанемент пел о критике чистого разума.
Японцы Сачико М и Отомо Иошихиде тоже, в сущности, концептуалисты. Один испытывает на людях воздействие сверхвысоких синусоидных тонов, другой, наоборот, предельно громкого шума низкой частоты. Но при этом оба ненадолго берут в руки электрогитары и исполняют виртуозные соло.
Долгожданная Полин Оливерос разработала компьютерную программу – своего рода машину времени: она не только запоминает “прошлое” (то, что уже отзвучало, это знает любой поп-гитарист), но и работает на опережение: четыре динамика создают терапевтически благозвучную звуковую среду, в которую поступает сначала не сам звук ее аккордеона, а его компьютерное “отражение”.
Соратник Оливерос Терри Райли, напротив, предпочитает чистую акустику. Прозвучали его знаменитые “Танцы Саломеи во имя мира” (их записал Кронос-квартет, и в Америке эту музыку можно услышать даже в сотовых телефонах). Кроме того, Райли исполнил как бы индийские раги, из которых запомнилась ночная “Пурийя”: Райли вмонтировал в нее тему джазового пианиста Билла Эванса – последнюю, сочиненную джазменом перед смертью. То была явная дань памяти Николаю Дмитриеву, потому что называется эта последняя тема Эванса “Мы еще встретимся”.