СТРАННЫЕ СБЛИЖЕНИЯ: Век свободы
Сегодня в России нет ни флагов, ни салютов, ни оркестров, ни гуляний. Хотя этот день мог бы стать одним из главных национальных праздников. Сто лет назад, 17 октября 1905 г., был опубликован Манифест императора Николая II “Об усовершенствовании государственного порядка”, первым пунктом которого значилось: “Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов”.
Манифест устанавливал как незыблемое правило, что всякий законопроект должен получить одобрение Государственной думы, которую предстояло избрать. В тот день Россия начала переход к конституционной монархии.
Сам Николай II, излагая в письме матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне, содержание манифеста, резюмировал: “Это, в сущности, и есть конституция”. Казалось бы, трудно придумать больше оснований для того, чтобы возвести 17 октября в ранг ежегодного государственного торжества. Но не отмечается даже столетний юбилей. Согласимся: есть о чем поразмыслить.
К примеру, наберите в любой поисковой системе русского Интернета: “Манифест 17 октября 1905 года”. В 99 случаях из 100 речь будет о том, что манифест положил начало отечественному парламентаризму, Государственной думе, и лишь скороговоркой – о том, что граждане России впервые в истории получили гарантии демократических прав и свобод, стали легально возникать многочисленные политические партии, расцвела свободная печать. Это удивительно точно характеризует дух нашего времени. Создание нового института государства – Думы – воспринимается сегодня как значительно более важное событие для истории страны, чем предшествующие пункты манифеста о правах и свободах граждан.
Что же до них, то весьма характерно опять-таки, что решение Николая II предоставить эти права и свободы гражданам сегодня трактуется многими историками и публицистами чуть ли не как тяжелейшая, роковая ошибка.
Действительно, в дни революционной смуты 1905 г. сам император признавал, что у него был и другой путь: “Назначить энергичного военного человека и всеми силами постараться раздавить крамолу”. Но кандидатов в диктаторы не нашлось – даже самый крутой и решительный из Романовых, великий князь Николай Николаевич, будущий главнокомандующий русской армией, выступал за путь реформ. Есть известный апокриф: будто бы царь до последней минуты колебался, и тогда великий князь, известный своим огромным ростом, зычным голосом и неуемным темпераментом, пообещал тут же застрелиться в кабинете венценосного племянника, если тот не подпишет манифест. Как бы то ни было, император выбрал реформу, понимая, что это – по его же словам – “страшное решение”.
Есть расхожий афоризм, что история не знает сослагательного наклонения. Но в действительности она то и дело выходит на драматические развилки и выбирает дальнейший путь совершенно непредсказуемым образом. Самодержавие было обречено, но его конец мог наступить раньше или позже, по различным сценариям, не обязательно кровопролитным, эволюционным, а не революционным. Очень многое зависит от действующих лиц.
Это правда: в октябре 1905 г. оппозиция восприняла выбор царя в пользу реформ как проявление слабости и постаралась воспользоваться либерализацией режима не для налаживания сотрудничества, но исключительно для борьбы с ним. Речь не о большевиках, а о либералах. Известно, что наилиберальнейший лидер кадетов, будущий министр иностранных дел Временного правительства Павел Милюков, сказал 17 октября: “Ничего не изменилось, война продолжается”.
Правда и то, что не только оппозиция, но и власти предержащие оказались в итоге не способными принять новые правила игры, понять суть публичной политики, необходимость считаться с общественным мнением. Но может ли субъективная слабость, близорукость, бесталанность и даже никчемность политиков целого поколения служить оправданием для того, чтобы объявлять движение к демократии гибельным, провозглашать исторические реформы трагической ошибкой? Этот вопрос касается не только исторической оценки событий столетней давности. Он актуален в России и сегодня.
И еще один любопытный урок событий столетней давности, связанных с образованием Государственной думы. Вся политическая история России после 17 октября 1905 г. была наполнена интригами, маневрами, уловками правительства, направленными на подчинение Думы исполнительной власти. Неоднократно менялось избирательное законодательство, чтобы получить нужный состав депутатского корпуса. Цель всего этого была одна – сегодня мы назвали бы ее управляемой демократией. Неподконтрольная Дума воспринималась исключительно как помеха для быстрой, эффективной, созидательной деятельности правительства. “Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия”. Автор этих слов, обращенных к депутатам, самый, безусловно, незаурядный из всех политиков того времени – Петр Аркадьевич Столыпин более, чем кто-либо, преуспел в стремлении подчинить себе российский парламент. Он умел сделать октябристов, которым принадлежало большинство в III Думе, проправительственной фракцией – в классическом современном смысле этого слова, когда не правительство выражает волю победившей на выборах партии, а, наоборот, депутаты от этой партии служат послушным инструментом законодательного одобрения правительственных реформ. Столыпин установил личные дружеские отношения с лидером октябристов Александром Гучковым и через него, как сказали бы нынче, “решал вопросы”.
И тут самый уместный момент для последней реминисценции. Возможно, поучительнее всего то, чем закончилась карьера лидера проправительственного большинства Думы. В феврале 1917-го монархист Гучков оказался одним из лидеров февральской революции – именно он приехал к Николаю II в Псков с фактическим ультиматумом об отречении от престола...