Нужно построить Канберру поодаль от Москвы
Василий Аксенов снова стал обсуждаемым российским литератором. В издательстве “Вагриус” вышла его новая книга публицистики и автобиографических рассказов “Зеница ока”. Писатель высказал свою позицию в заочной полемике с Никитой Михалковым и министром культуры Александром Соколовым, осудив перезахоронение праха Деникина и Ильина. И сам оказался объектом критики: литературное сообщество выразило несогласие со списком номинантов на премию “Букер – Открытая Россия”, где писатель председательствует в жюри этого года (лауреат премии будет определен 1 декабря).
– Василий Павлович, букеровское жюри (критики Алла Марченко, Евгений Ермолин, Николай Кононов и музыкант Владимир Спиваков) формировалось вами?
– Нет. Это жюри уже было сформировано до моего согласия председательствовать там в этом году. В общем я доволен командой, хотя были и столкновения. Особенно при формировании большого списка в июне, когда были достаточно жесткие разногласия.
– Как вы думаете, с чем связано неприятие критиками выбора вашего жюри?
– В короткий список просто не попали заядлые фавориты определенной части профессиональной публики. Но так получилось: мы в жюри сидели и долго обсуждали каждого. И каким-то образом были выбраны эти имена (Денис Гуцко, Борис Евсеев, Олег Ермаков, Анатолий Найман, Роман Солнцев, Елена Чижова. – “Ведомости”). Все старались искренне отнестись к процессу. Больше всего споров между нами было вокруг кандидатуры Михаила Шишкина. Его роман “Венерин волос” мне понравился, но мы его решили не выдвигать. Был такой момент: а что если он вдруг не получит Гран-при и останется лишь в финалистах? Ведь это снизит его творческий потенциал. Вот этим соображением мы руководствовались.
– Как прошлогодний лауреат премии, в этом году вы посетили несколько российских городов, где прошли встречи с вашими читателями. Где вы были и какие впечатления от этих встреч?
– Я был в Воронеже и Тамбове. Встречи проходили в университетских аудиториях и библиотечных залах, которые были заполнены до отказа. В библиотеках публика собиралась самая широкая, и интерес был колоссальный. Люди стояли даже в проходах и задавали массу вопросов.
– Какие впечатления у вас от самих городов?
– Когда мне предложили поехать в северные города, я отказался. Я там бывал, но я ни разу не был в сердцевине России. Тамбов удивительно сохранился в том виде, в котором он существовал в XIX в. Он не был разрушен, как, например, Воронеж, во время войны. Воронеж меня поразил бурным развитием, строительством. Но поход к дому, где жил Мандельштам, завел нас в такие жалкие кварталы, которые напомнили мне родную Казань во время войны и вообще волжские несчастные города – большущие, захиревшие, с перекошенными постройками. Когда представишь себе, что в этой хибаре и жил великий поэт, это угнетает. Но в принципе Воронеж – город развивающийся и достаточно веселый. Что бросается в глаза – это колоссальное количество красивых девушек. Я думаю, что вот это и вызвало стычки с иностранцами. Туда приезжают иностранные студенты из Африки, Латинской Америки, видят этих невероятных девушек и, понятно, начинают за ними ухаживать.
– То есть стычки происходят не из-за ксенофобских настроений?
– А ксенофобия развивается именно на этой почве. Я не вижу других причин, кроме этих.
– Вы были против перезахоронения праха генерала Деникина и философа Ильина. А что вы думаете об идее перезахоронить Ленина?
– Вообще, большевизм только считается научной системой, а на самом деле это темное, мистическое, мрачное языческое учение. В частности, мумия Ильича – попытка замены богов. Так же, как и нацисты старались заменить христианство богами Валгаллы. У нас, правда, большевики не обращались к древнеславянским богам, но выдавали за богов своих людей. Идея вынести тело Ленина из Мавзолея не столько возврат к христианским ценностям – они существуют и существовали всегда, – но стремление размонтировать таинственный паганизм, язычество. Я считаю, что Ленина нужно обязательно вынести, но не затем, чтобы проявить гуманность, а затем, чтобы распрощаться с иллюзиями и честно признаться себе в этом. Я вообще бы предложил проект очищения Кремля. Там нездоровая аура, там не надо сидеть президенту и администрации. Там нужно сделать музей веков, музеи русской истории, восковых фигур всех большевистских вождей. Кремль должен быть культурно-исторической мемориальной зоной, а не зоной, откуда исходит воля каких-то таинственных людей. Путин же в принципе не похож на таинственных божков. Ходит себе в костюмчиках быстро, такой современный. Поэтому лучше президенту переехать куда-нибудь. Где-нибудь в стороне от города построить какую-нибудь Канберру, как в Австралии. А то опять Кремль – опять имперские символы, имперские импульсы. А значит, опять нужно укрупняться, расширяться, поглощать. А нужно всего лишь просто стремиться к европейскому сообществу.
– В предисловии к “Зенице ока” сказано: “вместо мемуаров”. И хотя второй раздел книги содержит воспоминания, концептуально мемуарной книгу не назовешь. Вам не хочется воссоздавать жизнь по кубикам?
– Когда я иссякну как романист, я, может быть, перейду на этот жанр. А пока мое любимое дело – писать книги, создавать характеры. Вся моя жизнь и без того так или иначе отражается в моей беллетристике, романах. И это для меня гораздо интереснее. Хотя, может, у мемуаров читателей было бы больше.
– Вы говорили, что есть человек, о котором вы никогда не будете писать, – это Иосиф Бродский. Почему?
– У меня есть характеры, в романе “Кесарево свечение”, очень близкие к Бродскому. А писать о нем специально зачем? Я не могу относиться к нему беспристрастно, ведь он мне сделал много плохого в жизни. Я признаю, что он поэт. И с меня этого достаточно.
– Расскажите о романе, над которым вы сейчас заканчиваете работать.
– Это небольшой роман объемом в 280 страниц, называется “Москва-Ква-Ква”. Он связан с высоткой, в которой я живу, только там она называется не Котельническая, а Яузская. Восемьдесят процентов действия этого романа происходит в ее стенах в 1952 г. Это был последний год власти Сталина: т. е. это вершина красной утопии. Герои романа принадлежат к “сталинской” элите, и именно среди них развивается любовная мелодрама. Писал эту вещь я летом в Биарицце, никто не звонил, и три месяца я сидел в работе. Если бы я работал в Москве, до сих пор бы не успел ничего.