Дыра в моем сердце
Седьмой фестиваль Нового европейского театра (NET) начался и закончился так, что лучше не придумаешь. Если открывавшую программу постановку Андрея Могучего “Между собакой и волком” можно было назвать самым важным российским спектаклем года, то “Эмилия Галотти” – безоговорочно главный гастрольный показ последних 11 месяцев.
В адрес организаторов NET не каждый сезон следует слать поздравительные открытки, но на этот раз впору будет букет и большой торт в придачу. Оставаясь малобюджетным предприятием критиков-энтузиастов (фестиваль делают обозреватель “Известий” Марина Давыдова и Роман Должанский из “Коммерсанта”), NET заработал репутацию, позволяющую включать в программу спектакли, привоз которых моментально довел бы всю затею до финансового краха, не будь гастроли оплачены европейской стороной. Показы “Эмилии Галотти”, как и прошлогодний приезд Томаса Остермайера, состоялись благодаря поддержке Гёте-института, который вообще-то регулярно приглашает в Москву артистов первой величины, но периодически попадает мимо целевой аудитории – а NET как раз умеет мобилизовать неслучайную, грамотную и отзывчивую публику.
“Эмилию Галотти” стоит описать так же сдержанно, как она поставлена. Лаконичная декорация образует искусственную перспективу: планшет пустой сцены сужается в глубину, заканчиваясь черным прямоугольником открытой двери. Высокие створчатые стены делают пространство похожим на церковный неф, отмечая место первой встречи главных героев пьесы – принца Хетторе Гонзага и Эмилии Галотти, готовящейся к свадьбе с графом Аппиани, состояться которой не суждено, потому что камердинер принца знает, как устранить препятствие на пути внезапной сюзереновой страсти.
От многословной просветительской драмы Лессинга Михаэль Тальхаймер оставляет практически голый костяк, который можно разыграть за час с небольшим в ритме вальса: и, раз-два-три – включается музыка из фильма Вонга Кар-Вая “Любовное настроение”, и тугая пружина интриги начинает раскручиваться с той неумолимостью, которая позволяет назвать происходящее на сцене именно трагедией.
Театральный механизм “Эмилии Галотти” завораживает разом четкостью и чуткостью работы: минималистичной изощренностью формы и открытой эмоцией, новой условностью и новой искренностью, успевшей стать для поколения 30-летних, к которому принадлежит Тальхаймер, не только художественным кодом, но и универсальным оправданием дилетантизма – и вот тут “Эмилия Галотти” с ее техническим совершенством способна здорово отрезвить любого, кто хочет говорить сердцем, всерьез не научившись ремеслу и не пройдя настоящую театральную аскезу.
Работа Михаэля Тальхаймера – мастер-класс режиссерской дисциплины: только безжалостно отбрасывая все второстепенное и случайное, можно добиться такой красоты театрального языка и такой высокой возгонки страсти.
Пластическая партитура спектакля не просто восхитительна – она заставляет спокойно признать, что на российской сцене сколько-нибудь близкая по уровню работа попросту невозможна. Для того чтобы строить постановку на такой скрупулезно и тонко прописанной системе жестов, нужны не только идеальный музыкальный слух и чувство ритма. Необходимо, чтобы актеры существовали внутри театральной традиции, успевшей впитать и адаптировать для драматической сцены открытия современного танца. Известный анекдот про английский газон, который приобрел свой идеальный вид, потому что его подстригало не одно поколение садовников, вполне применим и к немецкому театру: для того чтобы воспитать подобную культуру сценического жеста, надобно всего-то ничего – изначально находиться в той среде, где танц-театр Пины Бауш давно стал такой же классикой, как пьесы Лессинга. Но это уже отдельный и слишком длинный для газетного формата разговор. Поэтому просто еще раз повторим: тот час с небольшим, что шел на мхатовской сцене спектакль Михаэля Тальхаймера, – лучшее время, которое можно было провести в московских театрах в 2005 году.