Запредельные затейники
Изощренные мастера слова, любители поиграть с его значениями, Макаревич и Елагина выбрали для своей выставки в Третьяковке на Крымском Валу ловкое, напрашивающееся на толкования название. “В пределах прекрасного” – двойной код. Тут и утверждение, что они работают в рамках искусства, которые ушедший век делал безразмерными, тут и ирония над неискушенным зрителем, опрометчиво ждущим от художников эстетических услад. Такого не будет. Концептуальное искусство зрелищностью, как правило, принципиально пренебрегает, работает и играет со смыслами, тешится мистификациями, профанирует все серьезное (в случае Макаревича и Елагиной – от научных теорий до двуглавого орла).
Большие выставки концептуалистов смотреть бывает неприятно. Вещный мусор (потрепанные наглядные пособия, старые железяки, нарочито плохо написанные копии картин, глиняные комочки с отпечатками пальцев, рамочки, свечки, обертки, бумажки), из которого строится концептуалистское литературно-художественное произведение, начинает напирать на зрителя своей массой так сильно, что заставить себя разбираться, о чем все это, становится мучительно трудно. Сказать, что такого не случилось на выставке “В пределах прекрасного”, было бы неправдой. Что жаль, ведь ее авторы как раз умеют работать красиво и тревожно, выходя за рамки привычно прекрасного. Это видно в ранней жесткой живописи Макаревича, в давних элегических инсталляциях Елагиной, во всех фотогравюрах тяжелого телом человека, напялившего длинноносую маску. Но вот заставить, пожертвовав мастерством и вкусом, целый зал мухоморами – это действительно поганая идея, пусть даже и остроумная.
Конечно, можно и не вникать во все подробно развернутые Макаревичем и Елагиной художнические псевдоэпосы. Забавляться деревянной кроватью с шипами, переворачивающейся при вращении приделанного к ней колеса. Дивиться деревянному мухомору с моделью татлинской башни на шляпке как забавному арт-объекту. Или разглядеть в копии “Черного квадрата” Малевича силуэт Буратино. Такое отношение к выставке вполне допустимо, но не продуктивно. Разбираться интереснее, потому что сюжеты повествований тут хорошо закручены и, безусловно, умны.
Правда, чтобы понять, зачем здесь Буратино, поганка и пыточная кровать, потребуется умение отличить фиктивных персонажей от реальных и желание исследовать, каким образом в мифологии Макаревича длинноносая деревянная кукла стала “агентом утопических преобразований”. Понять, что таким образом художник печально пародирует тоталитарные идеологии, морочащие головы простым советским людям (были ли вправду так заморочены советские люди или они выдуманы для нужд концептуального искусства, неизвестно). В этом склонному к размышлению зрителю очень помогут толковые научные пояснения ко всем разделам выставки. Впрочем, и эти пояснения тоже можно посчитать пародией (“визуальные клише ушедшей формации”) на актуальное искусствоведение, которое иногда очень хочется обозвать “симулякром” русского языка.
Выставка показывает то, что делали Макаревич и Елагина (сначала каждый сам по себе, а потом вместе) начиная с 1987-го по прошлый год. Несколько залов, несколько самостоятельных выставок – каждая со своей подробнейшим образом проработанной темой. Получилось очень длинное повествование и очень содержательное.