Торкнуло мое сердце
“23 000” выпущены издательством “Захаров” не в виде отдельной книги, а под единой обложкой с двумя другими частями эпопеи (первоначальным “Льдом” и последовавшим за ним приквелом “Путь Бро”) в виде внушающего уважение почти 700-страничного “кирпича”. Благодаря современным печатным технологиям и художнику Григорию Златогорову увесистый том закамуфлирован под фрагмент той самой великой и ужасной субстанции, которой посвящена трилогия, – книга эффектно поблескивает в лучах отраженного света бликами прозрачных прожилок.
Впрочем, укрупняя объем, издатели руководствовались отнюдь не соображениями экономической выгоды. В отличие от двух первых романов трилогии, обладавших при всей общности темы и замысла достоинствами самостоятельных произведений, новое сочинение – всего лишь эпилог к историко-космогоническому повествованию о братьях Света, Тунгусском метеорите и ледяных молотах, способных “торкнуть” сердце духа безжалостной Вселенной, до времени спящее в человеческом теле.
Эпилог в достаточной степени предсказуемый: можно было не сомневаться, что 23 000 “светоносных лучей”, некогда в результате трагической ошибки сотворивших планету Земля и запертых в клетках последовательно сменяющих друг друга живых организмов, в конце концов отыщут друг друга в многомиллионной массе “мясных машин” и образуют свой магический круг, сулящий долгожданное, выстраданное освобождение.
Так оно и происходит. И почти до самого финала книги Сорокин, исполняя взятые на себя обязательства, прилежно сводит сюжетные линии воедино и наматывает их на главный концептуальный стержень, причем делает это, кажется, с видимой натугой, едва ли не искусственно расширяя листаж до соответствующего уровню замысла формата.
Писателю, похоже, изменяет и главный его конек – признаваемый даже многими заклятыми недругами выдающийся стилизаторский талант. Он не то чтобы впал в грех бесстилья, но если энергия “Льда” и “Пути Бро” радостно подпитывалась филигранными текстовыми играми с разлагаемыми на атомы и воссоздаваемыми вновь “льдинами” бытописательской и модернистской, мемуарно-исторической и приключенческой литературы первой половины ХХ в., то в “23 000” эта тактика уступила место обидно вялому механическому конструированию “на темы”.
Исходными объектами выбраны теперь жанры пустоватого детектива (и одновременно лихого экшна с погонями и переодеваниями), изрядно увядшей антиутопии и эзотерически-богоискательской прозы в духе, прости господи, Пауло Коэльо. Возможно, автор сознательно усложнил себе творческую задачу, взяв за первооснову не слишком-то вдохновляющие его виды словесности, но от сознания этого чтение “23 000” отнюдь не становится делом более увлекательным. И велико искушение, быстро пролистав маловыразительный текстовой объем, устремиться сразу к финалу, чтобы узнать, чем там дело кончилось.
А в последней, состоящей из пяти с половиной страниц, главке романа, ради которой, похоже, он и был написан, писательский молоточек, стучавший до того слабым и усыпляющим метрономом, вдруг каким-то невероятным образом пробивает ледяную корку, изрядно намерзшую на тексте за время чтения. Разбуженные эмоции и мгновенное уплотнение языковой и смысловой фактуры создают отчетливое и мощное ощущение, что происходит нечто такое, о чем говорить в корне некорректно, да и невозможно. Загадочный и завораживающий финал таит в себе одно из двух равнозначных прочтений. То ли возможность последующего прорастания трилогии в тетралогию, то ли перспективу долгих, мучительных и не находящих окончательного ответа поисков смысла. Который, как теперь ясно, в многолетней затее все же есть, но не исчерпывается формальным приемом и потому останется столь же непознаваемым, как вопрос о происхождении или границах мироздания.