Патриция Клоэрти, гендиректор Delta Private Equity Partners
Почему американцам удается быстро внедрять технические открытия в массовое производство? Потому что в США существуют венчурные фонды, способные рискнуть капиталом ради очень высокой прибыли, которую можно получить в случае успеха проекта. Патриция Клоэрти, возглавлявшая в середине 1990-х гг. Национальную ассоциацию венчурного капитала США, уверена, что именно работа фондов прямых инвестиций доказывает: капитализм приносит людям пользу. Зарабатывая деньги, инвестор одновременно создает общественное благо, например лекарство от ВИЧ-инфекции или микрочипы, без которых было бы невозможно появление мобильных телефонов. Эти принципы капитализма Клоэрти пытается применить и в России последние 10 лет, руководя работой фондов прямых инвестиций US-Russia Investment Fund и Delta Russia Fund. О том, насколько успешно это получается, она рассказала в интервью “Ведомостям”.
– Правда ли, что работать в Россию вас отправил президент Клинтон?
– Да, правда. В 1994 г. президент Клинтон выступил с инициативой открыть инвестиционный фонд для России. Белый дом пригласил на безвозмездной основе войти в совет директоров этого фонда опытных профессионалов, включая меня, и тем самым послужить стране. А в 2003 г. мои коллеги выбрали меня еще и исполнительным директором этого фонда. Так я переехала в Россию, и с тех пор я здесь.
– Американское правительство хотело заработать на инвестициях в Россию?
– Конгрессом был принят уникальный для США закон. Он предполагал частное управление бюджетными деньгами без участия правительства в принятии инвестиционных решений. Задачей фонда было развитие частных рынков капитала и внедрение основ капитализма в странах с бывшей плановой экономикой. Первый фонд открылся в Польше в 1991 г., затем – в Болгарии, Румынии, Венгрии и Чехии. Очередь России пришла позже. Все были едины в том, что если уж внедрять нормы ответственного капитализма, то фонд должен показать, как зарабатывать деньги, а не терять их и как создавать новые рабочие места, повышать благосостояние граждан.
– Как получилось, что среди всех восточноевропейских фондов США вы оказались именно в российском?
– Меня попросил Белый дом.
– Вы до сих пор работаете на правительство?
– Только частично. Инвестиционный период правительственного фонда был рассчитан на 10 лет, и он закончился в июне 2004 г. У фонда был целый портфель активов, и в некоторых компаниях его доля сохраняется до сих пор. Эти инвестиционные позиции будут проданы, как только компании “дозреют”, станут самостоятельными. Одновременно с окончанием инвестиционного цикла правительственного US-Russia Investment Fund мы запустили второй, частный фонд Delta Russia Fund. Его основным инвестором является пенсионный фонд компании General Electric, а также инвесторы из России, Японии, Великобритании, Америки, Нидерландов. Первый фонд инвестировал порядка $320 млн за 10 лет – с 1994 по 2004 г. – в 44 российские компании. Объем второго фонда – $120 млн. Он начал свою работу в июне 2004 г. и уже инвестировал порядка $55 млн. Стратегически мы нацелены на быстро растущие компании, ориентированные на потребительские рынки. Как только второй фонд будет проинвестирован, мы сформируем следующий.
– Какие инвестиции остались в первом фонде?
– Всего 11 позиций. Две из них – это долговые обязательства, которые сейчас погашаются. У нас остаются сеть магазинов одежды “Вещь!”, системный интегратор Compulink, магазины “Прайм”, сеть супермаркетов “SPAR Москва”, телевещательная сеть INTH, компания Delta Leasing (это бывшая Delta Leasing Far East) и есть еще несколько небольших вложений.
– А во втором?
– Второй фонд осуществил инвестиции в шесть компаний, одна из которых, “ДельтаКредит Банк”, была продана Societe Generale в августе 2005 г. Сейчас у нас пять позиций: система бронирования авиабилетов Sirin, “Вещь!”, Compulink, “Прайм” и “SPAR Москва”. Несколько новых проектов будут реализованы в ближайшее время.
– Получается, что у первого и второго фондов одинаковые вложения?
– Всего есть четыре пересекающиеся инвестиции, они осуществлены обоими фондами на одинаковых условиях во избежание конфликта интересов.
– Правительство США намерено вернуть инвестированные в Россию деньги?
– На самом деле правительство не рассчитывало вернуть деньги и не требовало этого. Но фонд работает успешно, и все средства могут быть возвращены. Красота данного проекта в том, что совет директоров может рекомендовать правительству США программу “Наследие”, которая позволит оставить эти средства в России. Совет намерен вынести это предложение на утверждение президента США.
– Как будет работать программа “Наследие”?
– Это будет филантропическая организация, фундаментом которой является “Центр предпринимательства США – Россия”. Центр работает с командами российских менеджеров, помогая им усовершенствовать свои знания в вопросах управления денежными потоками, работы с персоналом, правильной оценки компаний, составления бизнес-планов. Программа “Наследие” будет развивать эту основу, так как она отлично вписывается в планы экономического развития России, помогает диверсифицировать экономику.
– У вас, наверное, есть какой-то контракт. Когда он истекает?
– У меня есть бессрочный контракт с первым фондом. Его совет директоров оценивает деятельность и подтверждает полномочия исполнительного директора ежегодно. У нас также есть частная управляющая компания Delta Private Equity Partners (DPEP), и я являюсь одним из ее собственников. Второй фонд управляется в соответствии с партнерским соглашением, заключенным на 10 лет, в котором я указана как “ключевой менеджер”.
– Вы единственный собственник DPEP?
– Есть еще один партнер в управляющей компании, но у него не контрольный пакет. А в будущем появятся новые акционеры из числа нынешних менеджеров компании.
– Много зарабатывает ваша компания?
– Есть стандартная практика – 20% от чистого прироста капитала. Если на один инвестированный доллар вы получаете $10, то чистый прирост составляет $9, из которых инвесторы получают 80%. Но инвесторы нашего фонда получают 100% до тех пор, пока полностью не вернут все свои вложения, и только затем делят прибыль с инвестиционными менеджерами. Комиссионные за управление составляют 2% ежегодно от вложенного капитала. Эта ставка со временем снижается. Она рассчитана так, чтобы покрывать все издержки, которые связаны с процессом инвестирования, мониторингом проектов и их последующей продажей.
– А доходность ваших фондов высокая?
– Пока активы второго фонда не будут полностью проданы, нельзя назвать точный уровень его доходности. Но, судя по первым продажам, это могут быть сотни процентов. А в US-Russia Investment Fund чистая доходность составила порядка 20%. Это был пробный фонд, работавший 10 лет в условиях зарождающейся индустрии прямого частного инвестирования.
– Почему же первому фонду так не повезло?
– 20% – это хорошая цифра. Первый фонд состоял не только из инвестиций. Первые шесть лет он занимался преимущественно кредитами с фиксированной нормой доходности. Только после кризиса 1998 г., а в большей степени – после 2000 г. фонд стал в подлинном смысле инвестором. Сравнивать два наших фонда – все равно что сравнивать апельсины с яблоками.
– Но даже если речь идет о кредитах, неужели за 10 лет нельзя было получить более высокий доход?
– Период с 1994 по 1998 г. был очень сложным для России с финансовой точки зрения. И потери фонда были общим явлением. Я думаю, многим бы хотелось получить 20% прибыли за 10 лет. Инвестированию присуща цикличность: есть периоды очень высокой доходности, а есть периоды неликвидности и серьезных потерь. Портфель венчурных инвестиций должен приносить инвесторам более высокую прибыль, чем консервативные инструменты, например 10-летние облигации США, чтобы оправдать риски. На развитых рынках необходимо обеспечивать доходность, которая была бы выше доходности этих облигаций (с учетом инфляции) в 3–5 раз, т. е. от 15% до 25% чистыми. Плюс для России, как для развивающегося рынка, я бы добавила еще 10 процентных пунктов.
– Есть ли в России препятствия, мешающие бурному росту фондов прямых инвестиций?
– Капитал стремится избегать неопределенности. В России основным препятствием является отсутствие уверенности в соблюдении законности. У капитала есть возможность пойти куда угодно, включая страны, где подобная проблема не стоит вообще. Но кроме возможности добиваться исполнения обязательств очень важной является ликвидность, возможность продать актив с прибылью. Для этого надо развивать рынок капитала.
– Вы живете в России, зарабатываете деньги. Вам не приходилось сталкиваться с теми негативными явлениями, о которых вы говорите?
– Не так часто. Конечно, мы сталкивались с трудностями. Но их нужно преодолевать. Для этого они и существуют. Я думаю, что представление о российских рисках на Западе, прежде всего в США, преувеличено по сравнению с реальностью. Я хорошо знаю, как люди преувеличивают реальность. Я много лет прожила в Нью-Йорке и хорошо помню время, когда меня часто спрашивали: “Неужели ты не боишься ходить там по улицам?”
– А вас спрашивают про медведей на улицах Москвы?
– Нет. Да и медведей на улицах Москвы я не встречала. Но я должна сказать, что, например, дело ЮКОСа очень широко освещалось на Западе. Оно было в некоторой степени вырвано из контекста. Люди просто не обладали полной информацией и не могли правильно понять то, что происходило. Очень трудно тем, кто живет в странах с развитой экономикой, понять глубину и темп изменений, происходящих в России.
– Эти изменения позитивные?
– На мой взгляд, в целом – да.
– Дело ЮКОСа, которое вы упомянули, считается показательным. Что оно вам показало?
– Ситуация, когда горстка людей контролирует львиную долю природных ресурсов страны, вызывающая. Необходимо было внести поправки в сложившиеся отношения. Но очень важно и то, как эти перемены должны проводиться. Я бы охарактеризовала этот процесс как неуклюжий, мягко говоря.
– Но ведь если инвесторы считают, что власти действуют неуклюже, они не будут вкладывать в Россию свои пенсии.
– Инвесторы ненавидят неясности и сюрпризы. А в России есть сюрпризы. Зачем, скажем, пенсионерам инвестировать свои деньги в неопределенность, если у них в этом нет необходимости?
– Если Путин останется на третий срок, это будет сюрпризом? Или большим сюрпризом станет его преемник?
– Деловые люди и инвесторы не являются политиками. У многих сейчас дела идут очень хорошо, темпы роста в стране высоки и инфляция под контролем. Успешным инвесторам, конечно, хочется, чтобы все оставалось так, как оно есть. Но это не означает, что инвесторы жаждут продления президентского срока г-на Путина. В том, что касается предсказуемости и стабильности, главный вопрос – кто следующий?
– А почему в последние два года ваши фонды начали активно избавляться от своих вложений?
– В каждом случае была своя причина. Но основная общая – компании достигли необходимой стадии зрелости и сделки могли обеспечить необходимую доходность. Проработав 35 лет в этом бизнесе, могу сказать, что ликвидность может быстро исчезнуть. А самый большой риск для нашего бизнеса – это неликвидность. Поэтому когда получаешь хорошее предложение, то ты его принимаешь. Кроме того, финансовые организации по своей сути очень капиталоемкие. Все три наши финансовые компании – “ДельтаКредит Банк”, ДельтаБанк и “Европлан” – росли очень быстрыми темпами. Им всем требовался партнер с большим карманом.
– Какие отрасли в России вам кажутся особенно привлекательными для инвестиций?
– Во многих отраслях в России не требуется никаких инноваций, нужно просто очень хорошее качество выполнения. В развитых экономиках инвесторы берут на себя крупные технологические риски, а здесь это необязательно. Потребительские рынки только начинают развиваться. Альберт Гусев с проектом SPAR Middle Volga показал замечательные результаты благодаря отличному управлению компанией. Никаких открытий для этого не потребовалось.
– А вы чувствуете повышение интереса инвесторов к России?
– Мы получаем много звонков от людей, которые хотят стать нашими соинвесторами и узнать российский рынок поближе.
– Почему бы этим людям не вложить деньги в российский фондовый рынок? Он тоже рискованный, но его доходность выше.
– Российский фондовый рынок высококонцентрирован, изменчив и не очень ликвиден. А многие привлекательные секторы российской экономики, демонстрирующие отличный рост, например производство товаров народного потребления, медиа, фармацевтика и информационные технологии, пока не представлены на публичных рынках.
– Но проводить IPO в России становится модно. Вы не хотите сделать свои инвестиции ликвидными таким способом?
– Пока что свои сделки мы заключали со стратегическими покупателями, они делали хорошие предложения. Единственным исключением стала наша доля в Sun Interbrew, которую мы продали на фондовом рынке. Но если нашим компаниям понадобится привлечь деньги для своих проектов на открытом рынке, мы это сделаем. Compulink, например, рассматривает сейчас возможность IPO.
– Почему вы все-таки ушли из такого успешного фонда, как Apax?
– 30 лет работы в одной компании – это достаточно большой срок. Я вышла на пенсию. Кстати, я уже дважды выходила на пенсию и каждый раз устраивала замечательную вечеринку.
– Вы довольны тем, что вам удалось сделать в этой компании?
– Я очень горжусь своей профессиональной карьерой. Мы начинали в 1970 г. с $2,5 млн капитала. Вышла я из этого партнерства в 2000 г., когда под управлением нашей компании в шести странах мира находилось уже свыше $8 млрд. Компании, в создании которых я участвовала, занимаются не только тем, что зарабатывают деньги, но и делают хорошие дела для всего мира. Например, Agouron в Сан-Диего стала мировым лидером в производстве лекарств для борьбы с ВИЧ-инфекцией. Как основатель, я инвестировала в эту компанию около $40 млн. А через семь лет продала ее Warner-Lamber за $2,2 млрд. Она не только принесла высокую прибыль инвесторам, но и создала благо для мира.